Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв.
Шрифт:
— Да, было бы хорошо, если б все получилось так, как вы говорите, — ответила Чхунхян. — Вот прошлой ночью приснился мне сон. Растолкуйте его, пожалуйста.
— Расскажи, что за сон!
— Мне приснилось, будто зеркало, перед которым я румянюсь, сломалось и цветы вишни перед окном опали, а над дверью повешена кукла. Будто обрушилась гора Тайшань и высохла в море вода. Наверное, этот сон предвещает смерть!
Слепой задумался, а потом говорит:
— Это очень хороший сон. Цветы опали — плоды созреют, зеркало сломалось — будет много шума. Ведь когда созревают плоды, цветы опадают, а зеркало ломается с треском. Кукла висит над дверями — значит, люди будут смотреть на тебя с почтением, когда пересыхают моря, является лик дракона, рушится гора — земля становится ровной! Это очень хорошо! Поедешь в повозке, запряженной парой — вот что значит твой сон! Не беспокойся, ждать осталось недолго!
Только он проговорил, как вдруг прилетел ворон, уселся на каменную стену и прокаркал:
— Ка-ок! Ка-ок!
Чхунхян замахала на него рукой.
— Ах ты, ветреник-ворон! Хочешь меня утащить — хоть не мучай!
Слепой, услышав ее, спросил:
— Постой-ка, этот ворон прокаркал «Ка-ок! Ка-ок!»?
— Да.
— Хорошо! Прекрасно! Знак «ка» значит «красивый», а знак «ок» — «дом». Привалит к тебе нежданно счастье, и кончатся
— Счастливого пути! Еще встретимся.
И опять Чхунхян проводит время в тоске и долгих вздохах.
А в это время в столице молодой господин дни и ночи читает «Книгу стихов» и сочинения ста поэтов. Стихи он пишет, как Ли Бо, искусством каллиграфии владеет, как Ван Сичжи. Настал день торжественного праздника в стране, и, когда объявили о большом экзамене, он с книгами, прижатыми к груди, вошел на экзаменационный двор, осмотрелся. Здесь толпилось множество народа, ученые — все как один кланяются государю, звучит дворцовая музыка, и под ее чистые, высокие звуки танцуют попугаи. Государь выбрал экзаменатора и дал ему тему для сочинения. Управляющий канцелярией принял ее и повесил на красный занавес. А тема была такая: «Краски весны на весенних прудах и нынче такие же, как и в древности». Ли Моннён внимательно прочел тему. Оказывается, она уже встречалась ему прежде! Он разгладил бумагу, обдумал сочинение, а потом растер тушь в тушечнице, сделанной в виде дракона, и, наполовину обмакнув в тушь кисть из хорьковой шерсти, почерком Ван Сичжи, стилем Чжао Мэнфу [156] написал сочинение, как говорится, одним взмахом кисти и подал его первым. Экзаменаторы взглянули — и каждый иероглиф отметили красной точкой, а каждый стих — кружком. Прямо, как говорится, дракон взлетел в небеса, гуси уселись на ровный песок! Величайший талант нашего времени! Сразу же объявили имя достойного золотой дщицы, а государь преподнес ему три чаши вина, потом вывесили сочинение лучшего из тех, кто держал экзамен. Когда Моннён покидал экзаменационный двор, голову его украсили цветком, на самого надели платье цвета перьев иволги, а талию подпоясали кушаком, расшитым журавлями. Три дня он навещал родственников, посетил могилы предков, а потом отправился на поклон к государю. Государь милостиво принял его и сказал:
156
Чжао Мэнфу — известный художник и каллиграф периода Сун (960—1279).
— Ты по своим талантам первый при дворе!
Призвав управляющего канцелярией, он сам изволил назначить Моннёна ревизором в провинцию Чолла. Это была мечта всей его жизни!
Моннёну выдали платье чиновника, табличку для получения лошадей [157] на станциях и латунный жезл. Низко поклонившись государю, он отправился в родительский дом. Облик его был полон достоинства, а могуществом духа он походил на свирепого тигра в горах!
Простившись с родителями, вновь испеченный ревизор отправился в Чолла. Выйдя за большие Южные ворота с двумя чиновниками и слугой под началом, он взял лошадей на станции Чхонпха и двинулся в путь. Быстро миновал семь-восемь придорожных столбов-указателей, переправился через понтонный мост, пронесся через предместья Папчон и Тончжак и, перевалив через горы Намтхэрён, отобедал в Кванчхоне. Дальше его путь лежал через Сагын и храм Майтрейи, а в Сувоне он заночевал. Назавтра проехал мост Тэхван, местечки Пёнчжом, Чинги и отобедал в Чинви. Затем дорога повела его через Чхильвон, Coca, мост Эго и Сонхван, где он остановился на ночлег. Назавтра Моннён проехал Верхний и Нижний Ючхон, пообедал в Чхоннане и, миновав развилку дорог, перебрался через гору Тори, после чего на станции Кимдже переменил лошадей. Быстро проехав Старый и Новый Токпхён, заночевал в Вонтхо. Назавтра остались позади беседка Восьми Ветров, школа для стрелков из лука, Кванчжон и Моровон. Возле Кончжу он переправился через реку Кымган и отобедал в Кымёне. А потом по прямой дороге ехал на Согэмун, Оминоль и Кёнчхон, где и заночевал. Назавтра он миновал Носон, Чхопхо, Сагё, Ынджин, беседку Царских Цветов и, перейдя гору Чанэми, остановился на ночлег в Ёнсане, на следующий же день он призвал сопровождавших его чиновников и распорядился:
157
Табличка для получения лошадей — серебряная или латунная пластинка, выдававшаяся чиновникам, ездившим по государственным делам.
— Ёнсан — первый уезд провинции Чолла. Запомните! Кто с небрежностью отнесется к государственным делам, кто поведет себя недостойно, будет казнен! — Приказал, будто осенний иней пал.
— Ты пойдешь в левую, восточную часть провинции, — велел он одному из чиновников, — пройдешь по всем восьми уездам — Чинсан, Кымсан, Мучжу, Ёндам, Чинан, Чансу, Унбон, Куре. В назначенный день жди распоряжений в Намвоне! А ты обойдешь уезды правой, западной части — Ёнан, Хамёль, Лимпхи, Окку, Кимчже, Мангён, Кобу, Пуан, Хындок, Кыхан, Чансон, Ёнгван, Мучжан, Муан и Хампхён. В назначенный день жди приказаний в Намвоне! Ты же, — приказал он третьему, — пройдешь по городам Инсан, Кымгу, Тхэин, Чонып, Сунчхан, Окква, Кванчжу, Нанчжу, Чханпхён, Тамъян, Тонбок, Хвасун, Канчжин, Ёнам, Чанхын, Посон, Хынъян, Накан, Сунчхон и Коксон, а в назначенный день будешь ожидать моего приказа в Намвоне!
Сделав все распоряжения, Моннён приготовился следовать дальше. Взгляните, как он выглядит! Чтобы обмануть людей, он к старой шляпе без тульи прицепил тесемку, связанную из разных кусочков. От шапочки, которую надевают под шляпу, остался лишь верх, и он прицепил эту верхушку к волосам черепаховым колечком, а весь изорванный халат подпоясал бумажным кушаком. К рваному вееру с одной-единственной спицей прицепил сосновую шишку. Этим-то веером он и прикрывался от солнца. Ночь Моннён провел в буддийском храме, а на утро с посохом в руках обошел беседки Сингым и Супчон, потом, пройдя через западные ворота, поднялся на южные и огляделся. Здесь прямо Сиху, что лежит к югу от реки Янцзы! Видны все восемь красот Вонсана: «Кирин выплевывает луну», «Синие туманы Ханбёка», «Вечерний колокол в Намго», «Полная луна над Кончжи», «Косой дождик в Тага», «Сбор лотосов на озере Токчин», «Дикие гуси садятся у беседки Пипхо» и «Водопад у Вибона».
Ли Моннён тайно разъезжал по провинции, и правители уездов, прослышав о том, что появился ревизор, начинали ревностно заниматься правлением и даже заботились о делах давно минувших. Слугам-то что... А вот чиновники — те совсем потеряли голову от страха. Растратчики из судейской палаты настропалились бежать, а в управах все просто обезумели.
Тем временем ревизор пришел в окрестности Имсиля, на полях кипела работа, была страдная пора, и крестьяне распевали песни — ну и шум стоял вокруг!
Оёро! Сансадийо! Когда пора великого расцвета Повсюду во вселенной наступила, Сравнялась добродетель государя С достоинствами царственного Яо, Который в годы мира и покоя Внимал напевам своего народа. Оёро! Сансадийо! Владыка Шунь при доблестях высоких Из глины сам лепил горшки и миски И на горе Лишань трудился в поле! Оёро! Сансадийо! Мотыгой, изготовленной Шэньнуном [158] , Веками обрабатывают землю, А это ли не важная заслуга? Оёро! Сансадийо! Юй, повелитель Ся и царь премудрый, Сумел смирить потоп девятилетний. Оёро! Сансадийо! Владыку царства иньского, Чэн-тана [159] , Веда постигла: длится сушь семь лет. Оёро! Сансадийо! Мы все работы на полях окончим, Сполна внесем налоги государю, Оставшимся зерном набьем амбары, — И будем о родителях мы печься, Заботиться о женах и о детях. Оёро! Сансадийо! Мы на своей земле посеем злаки, Весь год ухаживать за ними будем — Ведь жизнь свою мы доверяем злакам! Оёро! Сансадийо! Блажен известный добрыми делами. Нельзя равнять его и наши судьбы! Оёро! Сансадийо! Вспахать бы нам поля и рис посеять, Пожить бы нам и сытно, и спокойно!158
Шэньнун — мифический правитель, который имел тело человека, голову быка, лицо дракона.
159
Чэн-тан (1766—1753 гг. до н. э.) — первый правитель династии Шан; по преданию во время его правления страну постигла жестокая семилетняя засуха; Чэн-тан, считая себя виновным в этом, босой, в грубой холщовой одежде совершил моление Небу, и Небо послало обильные дожди.
Крестьяне пели, а ревизор стоял, опершись о посох, и слушал. Песня понравилась ему.
— Какой богатый урожай! — воскликнул он. А в другой стороне — просто удивительно! Еще крепкие старики собрались вместе и обрабатывают каменистое поле. На них — камышовые шляпы, в руках железные мотыги, и все поют песню о седых волосах:
Подадим прошенье! Подадим прошенье! Подадим прошенье мы владыке неба! Что он нам ответит? Что он нам ответит? Чтобы старики у нас не умирали, Чтобы молодые люди не старели, Вот о чем попросим мы владыку неба! Недруги вы наши, недруги вы наши, Недруги вы наши — волосы седые! Как же одолеть нам волосы седые? Левою рукою мы возьмем секиру, Правою рукою мы возьмем колючку. Чтоб не вырастали волосы седые, Острою секирой отсечем их с маху, Чтобы не сходил с лица у нас румянец, Мы его колючкой ко щекам приколем! Но со щек румянец сходит сам собою, Волосы седые вырастают сами, За ушами сеткой залегли морщины, Головы под старость серебром покрылись. «На рассвете были схожи с черным шелком, На закате стали белым-белым снегом». Быстротечны годы, жалости не знают! В молодости много нам дано веселья, Но оно с годами в прошлое уходит — Как не горевать нам от такой напасти? Снова оседлать бы скакуна лихого И на быстроногом полететь в столицу, Только раз единый взглядом бы окинуть Красоту природы, гор и рек великих, Погулять бы вволю с девушкой красивой... От рассветов свежих, пахнущих цветами, От луны полночной, от прекрасных видов, Летних и осенних, зимних и весенних, Помутились очи и оглохли уши. Ничего не видишь, ничего не слышишь, — Что осталось в жизни? На душе тоскливо! В край какой отсюда мы, друзья, уходим? С шелестом осенним сыплемся, как листья Рдеющего клена в месяце девятом. Там и сям внезапно исчезают люди — Словно меркнут звезды на рассветном небе! Оёро! Мы только пашем наше поле. Радость мимолетна, словно сон весенний!Они пропели песню, и тогда один из них вдруг поднялся и предложил:
— Закурим, закурим! Давайте закурим!
Надвинув на лоб соломенную шляпу, он сел на меже, неторопливо вынул трубку из красной глины и, пошарив у себя за пазухой, вытащил кисет. Поплевав на табак, примял его в трубке большим пальцем, коротким и толстым, а потом пошевелил огонь в жаровне и раскурил трубку. Он затянулся, и что-то у него запищало, как мышонок. Раскуривая, он втянул щеки, раздул ноздри — и вот повалил густой дым. Старик стоял и курил в стороне, тут к нему подошел Моннён и заговорил доверительно: