Верная Рука
Шрифт:
Утром, когда я проснулся, трампы стояли рядом со мной. Они делили добычу — осматривали наши вещи, перетряхивая все, вплоть до мелочей. Делали они это весьма бесцеремонно. Олд Уоббл взял все мои вещи. Кокс присвоил себе серебряное ружье Виннету. Ему и в голову не пришло, что повсюду, где в его руках увидят это ружье, люди станут считать его грабителем и убийцей, в лучшем случае вором. Коня апача он тоже присвоил, а заодно распорядился и моим, сказав Олд Уобблу:
— Другой вороной, на котором сидел Олд Шеттерхэнд, получаете вы, мистер Каттер. Вы можете еще раз убедиться, что я ничего против вас не имею.
Олд Уоббл в
— Большое спасибо, но мне этот жеребец не нравится.
Я понял, почему он так сказал. Ведь он был, можно сказать, близко знаком с Хататитла.
— Почему же? — спросил Кокс удивленно. — Вы же превосходный знаток лошадей и должны понимать, что никакое другое животное с этим вороным не сравнится.
— Это я, конечно, знаю, но гораздо охотнее возьму себе вон того. — И он указал на лошадь Шако Матто.
Потом Кокс выбрал лошадей из тех, на которых до сих пор ехала его компания, разумеется, для меня и остальных моих спутников. Лошади трампов не шли ни в какое сравнение с нашими. И только старую кобылу Дика Хаммердала не захотел взять никто. Мне стало даже отчасти весело после этого бессовестного дележа, я мысленно предвкушал неповторимое зрелище — дело в том, что наши своенравные жеребцы не выносили в седле никого чужого.
Наш провиант тоже отняли. И тут же съели, нас же покормили весьма скудным завтраком. Трампы напоили коней и стали собираться в путь. Нас они привязали к своим клячам руками вперед, так, чтобы мы могли держать поводья. Потом они занялись трофейными лошадьми. Лошадь осэджа не доставила им особых хлопот, она сама горела желанием поноситься, но чалый Апаначки рванул с места, едва только всадник забрался в седло, и умчался. Прошло довольно много времени, прежде чем они вернулись. Кокс взбирался на Илчи Виннету. Конь казался спокойным, как будто был добрейшей манежной клячей. Но едва бродяга уселся в седле, как Илчи взвился в воздух и описал большую дугу. И тут же раздался еще один крик рядом — это мой Хататитла столь же быстро расправился со своим седоком. Оба свергнутых лошадьми всадника вскочили на ноги, бранясь, с огромным удивлением уставившись на вороных, стоявших теперь так спокойно, как будто несколько секунд назад ничего вовсе не происходило. Трампы решились еще раз попробовать оседлать вороных, но через мгновение были скинуты и во второй раз. У них хватило запала и на третью попытку, но с тем же успехом. Олд Уоббл осторожно, так, чтобы это не очень бросалось в глаза, хихикал на протяжении всей этой сцены, а в конце концов разразился громким хохотом и прокричал вожаку:
— Теперь вы понимаете, мистер Кокс, почему мне не нравился черный дьявол? Эти вороные так выдрессированы, что даже лучший наездник в мире не продержится на них и минуты.
— Почему вы говорите мне об этом только сейчас?
— Потому что я хотел доставить вам удовольствие узнать радость полета. Ну и как, вы рады?
— Черт вас побери! Так они действительно никого к себе не подпускают?
— Ни единого постороннего человека.
— Досадно. Что же делать?
— Если вы не хотите летать постоянно, верните их прежним владельцам. Попозже можно попробовать сделать этих плутов поуступчивей.
Этот совет был принят. Мы получили своих коней, и сразу же после этого вся наша пестрая и весьма живописная кавалькада тронулась в путь.
Когда мы проехали вход в долину, Кокс приблизился ко мне и сказал:
— Я
— Знаю.
— Я надеюсь, вы не уведете нас в сторону.
— Я тоже.
— Итак, куда мы направляемся сегодня?
— К одному источнику по ту сторону Стремительного ручья.
Мне чрезвычайно понравилось, что он воспринял как само собой разумеющееся то, что я стал проводником. Ведь на самом-то деле о местонахождении бонансы я знал только со слов апача. Чтобы выяснить, как обстоят у трампов дела со знанием местности, я принялся выпытывать:
— А вы сами бывали в тех краях? Около Беличьего ручья?
— Нет.
— А кто-нибудь из ваших людей?
— Никто. Вы будете показывать дорогу.
— Это может сделать и Виннету.
— Он не запомнил места, где лежит золото.
— А вы действительно считаете, что я вам его покажу?
— Естественно.
— В таком случае, вы странный человек.
— Почему же?
— Ну подумайте: чего я добьюсь, если помогу вам заполучить золото? Ничего, совершенно ничего. Жизни моей придет конец. Единственное, что продлевает мою жизнь, так это поиски бонансы. Но неужели вы думаете, что для меня будет большой радостью, если вы, напав на нас, ограбив и решив убить меня, вдобавок ко всему еще и сделаетесь миллионерами?
— Хм, — пробормотал он, но больше ничего не прибавил.
— Кажется, вам дело еще не представлялось с такой стороны?
— Конечно, нет, но вам придется считаться и с судьбой ваших товарищей.
— Что вы имеете в виду?
— Если мы не найдем бонансы, все они умрут.
— Что мне до этого, ведь я-то умру в любом случае. Кто собирается считаться со мной? Когда я буду мертв, какая мне будет разница — живут другие или нет?
— Вы не можете быть так жестоки.
— Я? Жесток? Да вы, кажется, веселый парень. Говорите человеку о жестокости, а сами собираетесь его убить, если не получите золота. Мне нужна только свобода, и тогда никаких разговоров о жестокости не будет.
— Я еще не сошел с ума.
— Тогда и не упрекайте меня в жестокости.
Он поглядел по сторонам и сказал:
— Well, давайте поговорим откровенно. Вы в самом деле намереваетесь скрыть от нас placer?
— Разумеется.
— Выкиньте это из головы. Иначе ваши друзья умрут, да и вы сами кое-что потеряете.
— Что же?
— Ведь еще не окончательно решено, что я передам вас Олд Уобблу.
— Ах, вот как?
— Да, — ответил он. — Его счастье, что он ускакал вперед и не слышит, о чем мы с вами беседуем. Если вы укажете нам бонансу я она окажется на самом деле такой богатой, как описывал Виннету, то я освобожу не только ваших товарищей, но и вас самого.
— И вы можете мне это обещать?
— Обещать твердо я, увы, ничего не могу.
— Тогда и нечего было мне это говорить. Я хочу знать точно, что со мной будет.
— Напротив, был смысл это вам сказать. Все зависит от запасов бонансы. Вы, я подозреваю, должны лучше всех знать, как с этим обстоит дело.
— Конечно, я это знаю: речь идет о миллионах.
— Ну, тогда — по рукам, и вы уже заслужили свободу.
— А вы скажете об этом Олд Уобблу?
— Предоставьте решать это мне самому. Если старику придет в голову как-то помешать мне, я просто отправлю его ко всем чертям.