Верни мои крылья!
Шрифт:
– Кажется, дела у вас идут на лад… – улучив момент, шепнула Ника.
– Кажется, – улыбнулась Зимина. – Слушай, я давно хотела спросить… Забавно, сколько лет мы друг друга знаем, а я все не в курсе… Ты по должности у нас кто?
– Я кассир.
– Значит, гардеробщицы у нас нет?
– Я дежурю в гардеробе во время спектаклей, но денег мне за это не платят, – усмехнулась Ника. – Сами знаете, как у нас с бюджетом. Туго.
Зимина в раздумьях вытащила из прически шпильку и, повертев в пальцах, воткнула обратно. Ей хотелось поделиться своими мыслями, и Ника с удивлением поняла, что именно ее актриса выбирает в качестве поверенной.
– Волнуюсь я, за Дашку, – решилась признаться актриса. – Едва уговорила ее пожить у меня, буквально с боем. Она просто
Имя сына Зимина произнесла с едва заметной заминкой.
– Ей нужно время, – отозвалась Ника. – Сами подумайте, еще недавно она была предоставлена сама себе. Она привыкла надеяться на себя, и только на себя. И совсем не верит в добрые намерения, ей кажется, что потом от нее потребуют чего-то взамен. Ей не хочется быть кому-то обязанным. А вам она обязана, с этим ничего не поделать, и это сильно ее задевает.
– Точно, – Светлана удивленно взглянула на собеседницу, словно эта простая мысль не приходила ей в голову.
– Не все сразу, дайте ей привыкнуть, – продолжила Ника тихо.
– Послушай, а что, если… Что, если попросить Липатову взять Дашку на работу? Хотя бы этой самой гардеробщицей? Так у нее будет зарплата, и она перестанет чувствовать себя должной мне. И при этом не надо будет работать где-то далеко, она всегда будет у меня перед глазами. А?
– Не думаю, что Лариса Юрьевна согласится. Сейчас у театра и так много расходов, она все время на взводе. Не будет она создавать новую должность. По крайней мере до премьеры.
– А разве на премьере нам не понадобится гардеробщица?
Ника пожала плечами. Она могла бы сказать, что премьера будет летом, а значит, вещей в гардероб сдадут совсем немного. С другой стороны, ей хотелось бы обнадежить Зимину, но опять-таки: зачем вводить человека в заведомое заблуждение? Липатова только вчера орала на бригадира, потратившего лишние деньги на линолеум для буфета. Все-таки линолеум, хотя в наводнении погиб паркет…
Через час они со Светланой снова столкнулись в коридоре, когда та покидала кабинета худрука, неся в складках юбки ядреный запах свежей, еще не просохшей нитрокраски и разочарования. Женщина сокрушенно качнула головой, встретившись с Никой глазами, и та в ответ сочувственно улыбнулась. Не судьба, значит.
Тем более сильным было ее изумление, когда назавтра в обед Дашка, с самого утра переполненная восторгом, который почти проливался из ее блестящих серых глаз, все-таки не выдержала, выпалила:
– А я теперь тут работаю! Гардеробщицей!
В доброту Липатовой Ника не поверила ни на секунду. Худрук была неплохим человеком, но широта ее души заканчивалась там, где начинались интересы театра. А гардеробщица сейчас в эти интересы никак не входила.
Тем не менее известие оказалось правдой. Дашку взяли на оклад, мизерный, правда, но настоящий. И Нике оставалось только подивиться, чем таким особенным Зимина купила Липатову.
– Эй, но ты же не думаешь, что я тебя «подсидела»? – озаботилась Дашка чуть позже, сверля Нику глазами. – Ты скажи, если так, я мигом отсюда свалю, лады?
Ника заверила девочку, что не имеет никаких претензий. Но было заметно, что Дашка ей не поверила – но не настолько, чтобы отказываться от места. Несмотря на официально подписанный приказ о назначении, работы у нее не появилось: в отсутствие спектаклей отсутствовали и зрители, а актеры со своей одеждой справлялись и сами, гардеробом никогда не пользуясь. Дашка по-прежнему часами высиживала в самом темном и неприметном углу, и, идя на днях по коридору мимо реквизиторской, переступая через наваленные кучей доски и куски крашеной фанеры, оставшейся от декораций, Ника замерла от поразившей ее мысли: ведь Дашка совсем как она сама! Только в сравнении с девочкой Ника уже не так дичится всех и вся. Как, когда произошла в ней эта перемена? И что стало причиной? Теперь Ника уже не чувствовала
Римма, услышав новость, фыркнула:
– Гардеробщиками должны становиться только проверенные люди. С такой профессией легче всего обчищать чужие карманы.
Ника видела, как Дашка вспыхнула до корней волос, когда эта реплика достигла ее ушей. Она ненавидяще зыркнула на Римму, а потом перевела взгляд на саму Нику, кажется, подозревая в излишней болтливости. Ника выдержала взгляд спокойно, но не заступилась за девочку. Но в этот момент Светлана Зимина подошла и взяла Дашку за руку.
– Не суди других по себе, дорогая. Целее будешь, – посоветовала она Римме. И Ника могла поклясться, что в этой фразе явственно расслышала угрозу.
Несмотря на то что Липатова приняла Дашку на работу, относилась она к ней не лучше, чем к пришлой кошке Марте, – то есть никак не относилась. И обеих это, казалось, полностью устраивало. Если Дашка и имела насчет худрука театра свое мнение, а так оно, конечно, и было, то держала его при себе. Нику вообще поражало, какой серьезной и благоразумной оказалась ее новая коллега, не расспрашивая ни о чем, но во многих хитросплетениях тайной театральной жизни разбираясь абсолютно интуитивно, тоже по-кошачьи. Девочка исподтишка следила за Никой, явно отмечая то, с какой осторожностью девушка относится к своим поступкам и словам, и в какой-то момент Ника даже испугалась, что ее чувства к Кириллу не останутся для Дашки секретом. Это напоминало двойную слежку, когда за ведущим преследование детективом наблюдает еще кто-то. Ничего не пропуская и все отмечая про себя. Делилась ли Дашка с кем-то еще (под кем-то Ника подразумевала Светлану Зимину), она не знала, но была почти уверена, что нет.
И лишь при одном человеке Дашка не стремилась скрыться в собственной раковине. Единственный, кого она выделяла тем, что словно бы и не замечала, был Кирилл. В его присутствии ее плечи не поджимались, а взгляд не становился беспокойным и выжидающим. Она не боялась и не напрягалась, не стремилась выглядеть кем-то и казаться кем-то, словно Кирилл и так знал о ней все, что нужно. Сам Мечников, когда он появлялся в поле ее видимости, будто не существовал вовсе, не тревожа ее и ни к чему не вынуждая. На памяти Ники эти двое ни разу не обмолвились друг с другом ни словом, но почему-то ей продолжало казаться, что только с Кириллом у Дашки существует глубинная, надсобытийная связь, тем более крепкая, что она никак не проявляется, а лишь протягивается в воздухе, гибкая и не натянутая, точь-в-точь бельевая леска, провисшая от долготы использования, но от этого не менее прочная. Чувствовал ли это кто-нибудь еще, Ника не могла бы сказать с уверенностью. Все ее ощущения были зыбки, и только они у нее и имелись.
Ника наблюдала за Кириллом хоть и издалека, но довольно пристально. И ждала, что с появлением Дашки он упомянет о своем детдомовском детстве, в ее поддержку или просто так, к слову. Но он хранил свою историю. Более того, по-прежнему ни разу не обнаружил тех стереотипных черт, которые, по мнению Ники, присущи детдомовцам. А значит, когда-то Кирилл приложил много сил, чтобы полностью себя переделать, и Нике отчаянно хотелось узнать больше об этой части его жизни. Ее терзал настоящий информационный голод. Каково это было? Кирилл корпел по ночам над книгами? Старательно забывал мат и уличные повадки? Ведь маловероятно, что он вырос таким уж приличным. Взять хотя бы Дашку: она хрестоматийная девочка из неблагополучной семьи, грубовата и дика, смотрит волчонком, во всем ей чудится подвох. Кирилл не такой. А какой? Вспоминались все чаще слова, оброненные невзначай Рокотской – та назвала Кирилла «наш мальчик-с-секретом»… Наконец, с сожалением Ника оставила попытки разузнать о нем что-нибудь из этой области: там лежало сплошное серое поле, в которое никто не собирался ее допускать. И, стремясь унять раздирающий ее голову голод, Ника вспоминала ту, кого никогда не видела и уже никогда не увидит. Окси.