Верни мои крылья!

Вернер Елена

– Кирилл, нет, не так. Смотри, – она показывала пробежку, прыжок с поворотом и резкий мах ногой. – Ты не успеваешь вместе со всеми. Давай один, еще раз.

Он исполнял ее просьбу, больше походившую на приказ.

– А теперь вместе со всеми. И – начали!

Ника стремилась не смотреть на него прямо, лишь краем глаза. От прямого взгляда все приличные мысли вылетали из ее головы, и она могла замечать только красивый изгиб шеи, разворот мужественных плеч и лепную руку, всеми жилами напрягающуюся во взлете. Что при этом делали другие, оставалось загадкой, ведь ей тут же начинало казаться, что они в зале вдвоем. А если взглядывать коротко, искоса, то по очертаниям тела и его движений сразу заметны огрехи и рассинхрон с другими участниками

танца. И тогда можно снова остановить репетицию и попросить его потренироваться отдельно. И тогда можно уже насмотреться оправданно и – вволю. Ника и не предполагала, что способна быть такой мстительной.

Корпусом и руками он владел мастерски, а вот ноги чуть запаздывали, двигаясь словно нехотя. Ника догадывалась, что это связано с его походкой, то есть со старой травмой, – и если бы он попросил пощады, она великодушно смилостивилась бы. Но Мечников молчал, и девушка продолжала следить за ним и терзать, как греческая эриния. В том, что касается танцев, она была неумолима и требовательна, к себе и к остальным, вспомнить хотя бы ее старинного партнера Лешу: тренировки с ним продолжались до полного изнурения, до стертых пяток, до мозолей, до звездочек в глазах.

Наконец, объявив пятиминутную передышку, Ника отошла к окну и глотнула воды из бутылки. Ее тело, в трико и майке, было таким удобным, и, несмотря на смешанные переживания, ей на мгновение представилось, что она – река, после долгой засухи возвращающаяся в прежние берега.

– Ты как себя чувствуешь? – Все еще тяжело дыша, подошел Трифонов.

– Отлично! – жизнерадостно отозвалась Ника.

– Полегчало? Вот и хорошо. – Даня достал губную гармошку, любовно протер корпус пальцем. – И голос стал обычный. Всегда говорил, что работа лечит.

Он подмигнул и, направившись к зеркалу, возле которого стояла Леля, опершись на балетный станок, заиграл простенький блюз. И Ника могла бы даже узнать мелодию, если бы не покрывалась в это время холодным потом, осознавая его слова. Она забыла! Занятие так увлекло ее, а притворяться было настолько чуждо ее природе, что мнимая болезнь вылетела из головы. И она говорила своим обычным голосом – сколько, десять последних минут? Больше? И обращалась этим голосом к Кириллу!

Она поискала его глазами. Вот он, сидит прямо на полу, вытянув длинные ноги, прислонившись спиной и запрокинутым затылком к стене и смежив веки. Лицо кажется странным, нездешним, хотя в отсутствие светлой бирюзы глаз оно и не такое резкое. Он отдыхает? Думает о ней? Пытается понять, где слышал ее голос прежде? Времени с их последнего телефонного разговора прошло предостаточно, но все же она надеется… На его щеке дернулся мускул, дрогнули брови, всего одно микродвижение, но какая разительная перемена. Лицо стало пугающим от чего-то тщательно сдерживаемого. Внутри этого мужчины происходила гроза, но из всех присутствующих только Ника могла уловить отдаленный рокот, хотя и не зная причины.

И тут его ресницы взметнулись вверх, и взгляд припечатал Нику. Ей показалось, что глаза его побелели, стали почти серебряными. В них было столько муки, что первым желанием было броситься к нему, расталкивая остальных, и… что? Чем помочь, когда не знаешь причины страдания? И как двинуться с места, когда тебя к нему пригвоздили? На щебечущую рядом Римму он, казалось, не обращал никакого внимания.

Пройдясь по танцу еще раз, Ника отпустила всех в душ. И тоскливо отметила, что Кирилл покинул залу первым, так поспешно, словно все время только об этом и мечтал. Даже если он узнал ее голос, это уже ничего не значило и не меняло.

Потерянная и огорченная, она бродила по театру, не зная, куда себя деть. Она затосковала по былым временам, когда по вечерам шли спектакли, когда надо было возвращаться в кассу и продавать билеты, развешивать на крючки гардероба чью-то одежду… и не надо было думать. Просто жить как живется. Все стало слишком сложно. Стоило появиться Кириллу, как она, не совладав с желанием видеть его, стала чаще появляться в коридорах

театра, и за этим неминуемо возникли последствия. Как бы она ни хотела легко скользить по жизни, не касаясь, даже ее опасливые шаги оставляли следы. Она так старалась, чтобы ей больше ни до кого и ни до чего не было дела, и вот, пожалуйста, вместо этого она общается с Дашкой, Зиминой и Рокотской, оказывается посвящена в тайны Трифонова и Сафиной, Милы и Паши, и каждого из них порой подозревает в кознях против Риммы Корсаковой… Ее голова по вечерам буквально взрывается от перенапряжения. А теперь еще и танец. И во всем этом вторым, третьим планом непременно маячит Кирилл, трепещущие мысли о нем преследуют ее, не давая и минуты отдыха.

Запирая дверь своего кабинета перед уходом, Липатова даже наградила ее дружелюбным кивком. Этим вечером худрук снова покидала театр без мужа, ушедшего сразу после дневной репетиции.

– До завтра, Лариса Юрьевна.

– Слышала, все прошло хорошо.

– Они молодцы, – отозвалась Ника с готовностью.

– Может, сделаем еще парочку пластических вставок? Теперь в моде такие решения…

Невероятно. Липатова советуется с ней и говорит «сделаем», явно принимая Нику в свой закрытый клуб.

– Надо прикинуть, как будет смотреться целиком, – ответила девушка серьезно.

– Завтра пройдем отдельные сцены, а послезавтра можно прогнать все вместе. Тогда и решим.

Кивнув с достаточным энтузиазмом, Ника распрощалась с режиссером и свернула в боковой коридор, уводящий к дальней гримерке и реквизиторской. Самый конец коридорной кишки был заставлен старой мебелью, пострадавшей во время потопа и еще ждавшей высочайшего решения Липатовой: остаться в театре или отправиться на помойку. На вытертом сиденье диванчика лежала оставленная впопыхах греческая маска для нового спектакля. Ника взяла ее в руки. Гипс был на ощупь почти теплый, как будто еще помнил человеческое тело. Гротескный, растянутый в гримасе ужаса рот, крупные страшные черты, багровый цвет – все это было призвано производить отталкивающее впечатление. Тем сильнее был эффект, когда в одной из сцен эту маску примеряла на себя неотразимая Елена Троянская. «Маска не только прячет человека. Сам ее выбор уже обнажает его сущность….» – подумала Ника и внезапно приложила ее к своему лицу. Там, где маска прилегла плотно, лоб и щеки почувствовали шероховатость. Закрепив завязки под волосами, Ника двинулась по коридору к маленькому зеркалу, висящему прямо напротив выхода из гримерки, чтобы выбегающий из нее в спешке актер успел заметить, если с его обликом что-то не так.

Дверь внезапно открылась, выпуская в сумрачный коридор полосу света – и Кирилла. Ника видела, как изменилось выражение его лица при виде ее, через оторопь к веселому изумлению.

– Маска, я тебя знаю! – И, прежде чем она успела что-либо сообразить, он уже прижал ее одной рукой к себе. Ника ощутила силу его тела, неожиданно сокрушительную. Она представляла его нежным, но от нежности здесь не было ничего. На ощупь он весь оказался твердым и очень горячим, словно обтянутый человеческой кожей раскаленный металл. Обвитая вокруг ее талии рука держала крепче каната, и Ника поняла, как безнадежно слаба перед этим человеком: даже ноги подкашиваются. Соприкасаясь с его бедром и плечом, она думала только о том, как хорошо, что он не прижимается к ней целиком. Этого она не вынесла бы.

Объятия длились всего мгновение, пока Кирилл не осознал свою ошибку. Хватка ослабла, и, отступив на шаг, Ника почувствовала легкое… разочарование?

– Простите, я, кажется, обознался, – озадаченно проговорил Кирилл. И оглядел ее с ног до головы беззастенчиво. Она почувствовала язык пламени, облизавший ее. Как назло, пальцы плохо слушались ее, и завязки под волосами, затянувшиеся узлом, никак не хотели распутываться.

– Ника. Это ты.

– Да.

– Прости, я думал, Римма. Это ведь ее маска, вот и… – видя Никины отчаянные попытки содрать маску, не развязывая, он невозмутимо предложил: – Можно тебе помочь?