Верность
Шрифт:
– Возьмете, а дальше?
– А потом уведем во Владивосток.
– Вот это вам не удастся, господа.
– Почему не удастся?
– Китайцы не позволят. Клюсс такое слово знает.
– Китайцы здесь власти не имеют. Здесь Международный сеттльмент.
– Вам, конечно, виднее. Я ведь только врач. Но, по-моему, увести корабль во Владивосток вам не удастся.
– Вас, доктор, это не должно интересовать, – вмешался Гедройц, – ведь вы намерены остаться в Шанхае, открыть кабинет. А они пусть плывут.
– Когда я вступлю в командование, – важно заявил Хрептович, – я разрешу всем, кто не захочет вернуться во Владивосток, сойти на берег. Неволить никого, кроме комиссара, не буду. А его придется задержать: он должен вместе со мной явиться к адмиралу.
– Что вы! – замахал руками Полговской. – Да он застрелится!
– Ну, этого мы ему не позволим… Так вот, доктор, нападать будем на вашей вахте. Желателен бескровный захват. В ваших же интересах. Можете вы это обеспечить?.. Это и есть небольшая услуга.
– А если я расскажу о ваших намерениях командиру?
– Тогда вам крышка, – свирепо посмотрел Нахабов.
– Убьете? – Полговской решил в этом разговоре идти до конца. Нужно знать, на что способны эмигранты.
– Нет, доктор, – вмешался Гедройц, – отправим на каторгу. Вспомните, вы помогаете несовершеннолетним. Рю Монтабан на французской территории. По французским законам за это полагается каторга. А все девочки у меня на примете. Когда узнают, что вы большевик, с удовольствием дадут показания. Будет громкий процесс. Кричащие заголовки в газетах, ваш портрет, ваша биография. Очень эффектно.
– Это ещё надо доказать.
– А вот, посмотрите. – Князь протянул две фотографии и захихикал.
«Какой противный смех, – подумал Полговской, – и как это он ухитрился. Оказывается, не я его, а он меня держит в руках!» И, как бы по рассеянности, он положил фотографии в нагрудный карман.
– Поближе к сердцу! – захихикал Гедройц. – Нравятся? Не беспокойтесь, у меня ещё есть.
На лбу Полговского выступил пот.
– Ваши фотографии ничего не доказывают, кроме факта моей врачебной практики.
– А показания девочек, доктор? Тут уж вы не сможете сказать, что видите их впервые и что они нами подкуплены. А медицинская экспертиза? Ведь докажем? А?
«Докажут, подлецы», – решил Полговской и переменил тон:
– Ладно, господа, мы друг друга выдавать не будем. Скажите только яснее, что вы от меня хотите?
Хрептович довольно улыбнулся:
– Немногого, доктор. Во-первых, постоянной информации через князя обо всем происходящем на корабле. Это вы и так уже делаете. Во-вторых, вы должны в назначенную для нападения ночь подобрать таких матросов в вахтенное отделение, которые не оказали бы нам сопротивления, не включили бы авральных звонков. Вахта должна молча наблюдать происходящее. Тогда всё пройдет прекрасно и комиссар даже не проснется.
– А командир?
– Командир в эту ночь будет в объятиях своей интересной жены, – опять захихикал Гедройц.
– Он часто ночует дома? – спросил Хрептович.
– Через день, – отвечал Полговской.
– Узнаю Александра Ивановича! В любой обстановке соблюдает Морской устав. Прекрасный офицер: Как жаль, что не с нами! Но мы ему зла не причиним, доктор. Просто утром не пустим на корабль.
– А вам, – заключил Гедройц, – мы обещаем хорошо оборудованный кабинет и широкую клиентуру. При вашем медицинском таланте вам могут здесь даже памятник поставить.
Все, кроме Полговского, захохотали…
…Возвращаясь на корабль, Полговской был огорчен и озабочен. Теперь он потерял свободу, уже не принадлежит самому себе. По сторонам его жизненного пути выросли две стены: или предательство, или позор публичного шельмования, тюрьма и каторга. Однако он решил не сдаваться, надеясь, как и раньше, выйти сухим из воды. Случай поможет, в это он верил. Был, правда, ещё выход: бросить всё и уехать в Харбин. Но туда можно и не доехать! Да и в Харбине могут убить. Нахабов ведь семеновец, а эти не шутят!..
На реке было темно и ветрено. Сверкали огнями крейсеры. Мелкая речная волна стучала в борта прижатых к пристани шампунек, временами обдавая их каскадами брызг. Перевозчик подвел своё суденышко к сходне и откинул закрывавшую сиденье циновку. Полговской. с привычной легкостью спрыгнул на зыбкий настил, бросив:
– Рашн шип!
– О йес, мистер, о йес! – кивнул гребец, стоявший на корме за пассажирской кабинкой. Когда Полговской уселся, он прикрыл его циновкой; повинуясь единственному веслу, шампунька ходко запрыгала по волнам. По циновке хлестали брызги. Полговской задумался.
А что, если сейчас же рассказать все старшему офицеру? Нифонтов его поймет, даст совет… А вдруг доложит командиру? Ведь он службист. Постоянно твердит: командир решил, командир приказал, командир запретил… Нет, ему говорить не следует. Пусть узнает, но не от него, Полговского: заговорщики его не обойдут, обязательно и с ним будут разговаривать. А пока благоразумнее выждать…
Шампунщик безошибочно нашел среди аллеи огней русский корабль и, развернувшись против сильного течения, подваливал к трапу.
– Кто гребет? – окликнули с вахты.
– Офицер! – отвечал Полговской.
У трапа вспыхнула люстра, шампунщик убрал циновку. Положив на сиденье десятицентовую монету, Полговской взошел на палубу. У трапа его встретил штурман, как всегда вооруженный.
– Добрый вечер! – приветствовал он Полговского небрежным взмахом руки. – Идите пить чай с яблочным пирогом, доктор. В кают-компании сегодня весело.
Круто повернувшись, он зашагал по палубе, коротая вахту. Мутная коварная река несла мимо неподвижной линии военных кораблей шаланды, джонки, баржи, плашкоуты – целую лавину несамоходных, плохо освещенных судов, пользующихся мощным приливом, чтобы без усилий подняться вверх.