Верность
Шрифт:
– Не думайте, а отвечайте на мой вопрос! Есть у вас ненадежные люди?!
Такая настойчивость обескуражила Павловского, он на минуту растерялся:
– Ненадежные, конечно, есть. Я не могу ручаться за старшего офицера Нифонтова. У него в гостях бывают прежние сослуживцы, белоэмигранты…
– Кто? – нетерпеливо перебил Ларк.
– Бывший капитан первого ранга Крашенинников, например. Сейчас он редактор «Нового времени»…
– Белоэмигрантской газетки? А Нифонтов пользуется авторитетом среди офицеров вашего судна?
– Как же, товарищ комиссар? Ведь он старший офицер.
– Та-ак… А командир?
– Командир вне всяких подозрений.
– А команда? Много среди матросов коммунистов?
– Я единственный коммунист на судне, товарищ комиссар. Среди матросов есть сочувствующие. Есть и люди, относящиеся ко мне враждебно… Но их немного. Большинство за нашу партию.
– Как это вы определили, что большинство? – насмешливо улыбнулся Ларк. – В чём это выражается? В разговорах?
– Да, и в разговорах. Пока обстановка не требует от матросов ничего, кроме несения службы, соблюдения дисциплины, содержания своего заведования в порядке. Всё это делают как положено и, по-моему, охотно.
– И исполняют все приказания старшего офицера?
– А как же иначе, товарищ комиссар?
– Не было ли у вас, товарищ Павловский, случая, когда вы отдали одно приказание, а старший офицер другое?
– Такого случая не было, товарищ комиссар. Когда мы стояли в Вузунге, у меня был конфликт со старшим офицером: он отдал приказание готовить машину без согласования со мной…
– И команда исполнила его приказание?
– Исполнила, товарищ комиссар. Я тогда не разобрался в обстановке. А потом все выяснилось…
– Скажите, товарищ Павловский, вы давно в партии?
– Я уже около года кандидат, товарищ комиссар.
– Та-ак… Кто же вас назначил военным комиссаром?
Павловский смутился и покраснел:
– Мое назначение утверждено на бюро партийной организации Сибирской флотилии.
– Вот как? Утверждено на бюро? Легкомыслие какое… Послушаешь вас, так на судне идеальная команда, а из офицеров только Нифонтов не заслуживает доверия. Так, что ли?
– Нет, этого я не говорю. И у нас бывают проступки. Даже один случай поножовщины был.
– Вот видите! – повернувшись к секретарю, многозначительно и с явным удовольствием воскликнул Ларк. – Вот это мне и нужно! – И, перейдя на деловой тон, он продолжал: – Напишите мне обстоятельный рапорт, что среди команды и офицеров судна имеется немало лиц, явно враждебных Советской власти. Дисциплина не на высоте: бывали драки и поножовщина…
Поняв, для чего Ларку нужен такой рапорт, Павловский взорвался:
– Такого рапорта я не напишу, товарищ комиссар, это противоречит истинному положению дел.
– Не хотите, дело ваше! У меня на этот счет своё мнение, – багровея, вспылил Ларк, – достаточно и стенограммы нашего разговора, – кивнул он на стенографистку.
Павловский уже не мог остановиться:
– Вы даже ни разу не побывали на судне, а беретесь судить о нём. Если бы «Адмирал Завойко» сопровождал «Ральфа Моллера», всё было бы иначе. Но вы по непонятным причинам задержали судно в Шанхае!
Ларк встал:
– Это не вашего ума дело, молодой человек. Я вас больше не задерживаю! – и, не поклонившись, ушел в другую комнату.
…Павловский вышел из «Асторхауза» в подавленном настроении. Разговор с комиссаром Камчатской области открыл ему новое: оказывается, бывает, что до власти добираются люди, преследующие свои личные цели с беззастенчивостью, недостойной коммуниста.
Прежде с ним так никто не разговаривал: ни Якум, ни даже Клюсс, к которому он привык и которому верил. Не было в разговоре с Ларком откровенности и задушевности. Того, что порождает взаимное доверие, заставляет забывать обо всём мелком, личном. Он не почувствовал в Ларке единомышленника, а только начальника, который, прикрываясь напускной суровостью, старается заставить выполнить то, во что сам не верит.
«Какое высокомерие, – думал Павловский, – даже не нашел нужным до сегодняшнего дня встретиться со мною. А теперь получается, что экипажу «Адмирала Завойко», да и мне, военному комиссару, доверять нельзя. Но ведь это не так!..» И он пожалел, что рассказал о Нифонтове, откуда и потянулась вся эта цепочка недоверия…
Чувствуя себя несправедливо обиженным, он медленно шел по Бэнду. Ему мучительно хотелось с кем-нибудь поделиться бушевавшими в душе сомнениями и горечью обиды. По ошибке он сел не в тот трамвай и, только приехав к ипподрому, понял, что нужно вернуться обратно.
Очутившись наконец на корабле, он сразу, прошел в каюту командира. Клюсс был один. Усевшись на диван, Павловский ощутил острую потребность сейчас же сообщить ему о неприятном объяснении с Ларком. Клюссу он верил безоговорочно, несмотря на то что командир не состоял в партии. И он рассказал все без утайки.
Клюсс выслушал не перебивая и, помолчав, сказал:
– По-моему, белоэмигрантам не было никакой необходимости узнавать у Нифонтова о маршруте «Ральфа Моллера». Пароход слишком долго стоял на рейде, слишком долго привлекал общее внимание. Его назначение и маршрут знали многие лица, соприкасавшиеся с экспедицией. Кабель Датской телеграфной компании бесперебойно работает с Владивостоком. Какая уж тут конспирация!.. Я вас в свою очередь прошу, Бронислав Казимирович, о сегодняшнем разговоре никому не рассказывать. Кроме Александра Семеновича, разумеется, если он вернется в Шанхай… А волноваться вам нечего: никаких промахов вы не совершили. Люди нашего экипажа, конечно, имеют недостатки. Идеальных людей даже для такого маленького корабля не подберешь. Однако любое задание они выполнят. Ведь так?..
С благодарностью пожав командиру руку, Павловский ушел к себе с облегченной душой. Но в одиночестве каюты к нему вновь вернулось сознание допущенного им грубого промаха: надо было ещё до отъезда Якума создать на корабле ячейку сочувствующих, связанных партийной дисциплиной. Тогда он мог бы на неё опереться…
62
Вскоре после свидания с Павловским Ларк и его секретариат бесследно исчезли. «Сейчас они, наверно, в Чите, – думал Клюсс, – ничего хорошего про нас там не скажут. Трудно надеяться, что Якуму удастся быстро устроить перевод сюда денег. Более вероятно, что нас помянут недобрым словом и оставят без гроша!»