Верность
Шрифт:
– Я боюсь за комиссара, Александр Иванович. Уж больно он горяч. Под его руководством матросы поднимут ещё стрельбу на рейде.
– Предотвратить это – наше с вами дело, батенька. Когда я на берегу, вы должны быть хозяином на корабле. А для этого пора вам с комиссаром поладить.
– Не доверяет он мне, Александр Иванович.
– Скажите, Николай Петрович, положа руку на сердце, могут ли большевики доверять всем морским офицерам?
– Я бы хотел доверия не от них, а от общепризнанного русского правительства.
– Вы отлично знаете, что такое правительство есть и вот уже три с лишним года защищает наши с вами интересы, интересы русского народа. Последовательно и упорно, Николай Петрович! Это стало понятно даже иностранцам. А здешние эмигранты-офицеры во главе с Крашенинниковым продолжают надеяться, что русский народ одумается и станет на их сторону. Ведь это просто смешно!.. Так вот. Я очень рад, что вы выбор всё же сделали.
– Какой выбор, Александр Иванович?
– Как какой? Если бы вы утаили то, что вам предложил Крашенинников, – это было бы изменой Дальневосточной республике, и комиссар в отношении недоверия к вам оказался бы прав. Теперь вам остается только вовремя сообщить о дне и часе нападения. Ведь так?
Клюсс хитро подмигнул. Нифонтов молчал.
– Я давно понял, Николай Петрович, что с большевиками нужно работать. Игнорировать их неразумно потому, что с ними народ.
– Обманутый народ, Александр Иванович.
– Это слишком примитивное объяснение. Миллионы обмануть нельзя. По-вашему, выходит, что два большевика – Якум и Павловский обманули меня, штурмана, Григорьева, Панкратьева и, по крайней мере, восемьдесят процентов нашей команды. Ведь это же несерьезно! А вот вас одного Крашенинников и Хрептович обмануть не смогли. Почему? Да чувствуете вы, если не поняли ещё, что приморской авантюре скоро конец? Пора вам пересилить в себе эти колебания. Они как раз ахиллесова пята русской интеллигенции. Отсутствие прямолинейности, стремление к какому-то несуществующему идеалу высшей справедливости. Помните, у Алексея Толстого есть такое стихотворение. Начинается оно словами: «Двух станов не боец, а только гость случайный…», а кончается так: «Пристрастной ревности друзей не в силах снесть. Я знамени врага отстаивал бы честь».
А враги такими настроениями как раз и пользуются. Кто же сейчас эти враги? Ведь в конечном счете японцы, Николай Петрович! Неужели вам до сих пор эго неясно?..
Когда Нифонтов ушел, Клюсс задумался. Да, его старший офицер к заговорщикам не примкнул. Но исполнит ли он свой долг до конца? Это пока ещё неясно, заключил Клюсс и вышел на палубу.
Задувший с приливом свежий ветерок кренил и гнал вперед многочисленные парусные джонки, лавировавшие вверх по реке. «Трудное всё-таки мое положение», – думал он.
65
В кают-компанию вошел вахтенный матрос:
– Товарищ штурман, вам письмо. Шампунщик с берега привез.
– Спасибо, товарищ Шейнин, – отвечал Беловеский, вскрывая надушенный конверт. На хрустящей бумаге женским аккуратным почерком выведено:
«Дорогой Михаил Иванович! Простите, что беспокою. Не думайте, что я разучилась ждать, когда Вам снова придет в голову посетить нас. Пишу по просьбе Вашего старого товарища, который сгорает от нетерпения Вас видеть. Приезжайте скорее, он у нас. Ваша Н.».
«Ну что ж, – подумал штурман, – вместо того чтобы побродить по Шанхаю, придется лицезреть какого-нибудь неудачника из недавних гардемаринов и слушать его излияния. Но идти надо. Она не стала бы меня беспокоить по пустякам».
Нифонтов не возражал против отъезда штурмана на берег после обеда.
– Только помните, в полночь вам на вахту. Сразу же объявите это вашим дамам. Чтобы они вас не задерживали и не перепоили.
– Вы же знаете, что больше четырех рюмок в обществе дам я не пью. И на вахту ни разу не опаздывал.
– Если хотите и Николай Петрович разрешит, я могу вступить вместо вас на вахту в полночь, а вы отстоите за меня утреннюю, – предложил Полговской.
– Спасибо, не нужно. Я вернусь своевременно. – И штурман ушел переодеваться.
…Увидев с балкона подходившего Беловеского, Нина Антоновна легко сбежала вниз и подала ему обе руки с приветливой и загадочной улыбкой. Она была в синем двубортном костюме, плотно её облегающем.
– Как я рада, что вы пришли, Михаил Иванович. Мы так ждали, так ждали, что не дождались и… впрочем, сами увидите.
– По вас пока не вижу, Нина Антоновна, – улыбнулся штурман.
– Ишь, чего захотел! Я все-таки жена морского офицера. А настроение у меня сегодня прекрасное! Давайте поедемте сейчас всей компанией в Ханчжоу? Погода отличная, я закажу авто.
– Сегодня уже поздно, Нина Антоновна. Это надо с утра. В полночь на вахту.
– Ничего не поздно! Ещё половина второго. В пять будем на озере. Вахта от вас не уйдет, отстоите позже.
Она увлекла его за собой и со смехом втолкнула в гостиную:
– Вот наконец перед вами отважный мореплаватель в костюме американского бизнесмена!
На диване, у круглого стола, сидел его прежний товарищ по морскому училищу мичман Добровольский. Рядом с ним Жаннетта в дорожном сером костюме, с таким же, как и у Нины Антоновны, галстуком-бабочкой и розой в петлице. На столе стояли несколько бутылок, тарелки с холодными закусками и ваза с фруктами. Добровольский попытался встать, но покачнулся и тяжело сел на прежнее место.
– Оч-чень рад наконец тебя увидеть, Миша… После долгой разлуки, живого и невредимого… Ведь мы еще в Сайгоне расстались, три года назад… А морская служба опасная… Помнишь, у нас говорили: почетная, но опасная… – Он наконец поднялся из-за стола, чуть не упав на руки штурмана, который невольно его обнял. Они расцеловались.
– Надеюсь, Юрочка, это не иудин поцелуй? – съязвил Беловеский. – Ведь мы как будто враги?
– К черту политику! Какие мы вр-раги?! И здесь эта глупая война русских с русскими! Но сегодня мы плюнем на все затеи адмиралов. Будем самими с-собой!
– А завтра?
– Завтра что-нибудь пр-ридумаем!
– Как ты попал в Шанхай? Ведь ты был в Японии?
Добровольский отвечал по-французски:
– Я должен рассказать об этом несколько позже, но не сейчас. Не сейчас! В настоящий момент, перед прекрасными женщинами, нужно пить! Не правда ли, сударыня?