Верные до смерти
Шрифт:
Няня Детей Теглева: «Я видела лицо Керенского, когда он шел к Их Величествам: препротивное лицо: бледно-зеленое, надменное… Я видела Керенского, когда он уходил: сконфуженный, красный; он шел и вытирал пот с лица». Но проходит три недели, и 25 апреля Жильяр записывает в дневнике: «Он уже не принимает позы судьи. Я уверен, что он подпадает под нравственное обаяние Государя; это случается со всеми…» Керенский даже просил газеты прекратить травлю, которую они вели против Их Величеств.
В вечер отъезда он суетился, без конца повторял, что Семья в Тобольске не должна испытывать никаких лишений и вмешательства в свою жизнь. С преувеличенной непринужденностью пожал руки Великим Княжнам, поцеловал руку Государыни, а Государю сказал: «До свидания, Ваше Величество»(!) Нервозность
Дети перед отъездом горько плакали, а Их Родители говорили: «Мы готовы все перенести, если это нужно для блага России».
Последняя ночь в родном доме прошла грустно и тяжело. Доктор Боткин ходил от одних к другим с бутылочкой капель и всех утешал. «Какое страдание наш отъезд. Все уложено, пустые комнаты. Так больно…» (из письма Государыни Вырубовой).
Начальником Отряда охраны Царской Семьи Керенский назначил полковника Е.С. Кобылинского, а его помощником – комиссара по гражданской части П.М. Макарова, любившего представляться социалистом-револю-ционером. Это заявление повергало всех в величайшее недоумение. Когда Макаров, высокий, с тонкими чертами красивого лица и полированными ногтями, прекрасно одетый, не преминул проинформировать о своей политической продвинутости Илью Леонидовича Татищева, тот засмеялся и сказал: «Вы такой же социалист-революционер, как и я». Макаров из-за подобных пустяков копья ломать не стал, а стал с исключительным вниманием помогать Семье собираться в дорогу. Советовал запастись книгами, подписаться на газеты и журналы, захватить все возможные вещи и любимые безделушки.
Вернувшись из Тобольска в Петроград, он сказал уезжавшей к отцу Татьяне Боткиной: «Пожалуйста, передайте всем в Тобольске, что я всегда готов к их услугам и буду рад помочь им, в чем только возможно».
Отъезд был назначен на 1 час ночи, а выехали около 6 часов утра. Царскую Семью провожали граф и графиня
Бенкендорфы, баронесса Буксгевден, которую задержала в Петрограде болезнь, и несколько слуг.
Искренние друзья, как известно, узнаются в скорбях. За день до отъезда, 31 июля 1917 г., командир 2-го Гвардейского стрелкового запасного полка полковник Н.А.Артабалевский приехал попрощаться с Царской Семьей в Александровский дворец. В коридоре встретил доктора Боткина, который подошел, нервно сжал руку полковника и проговорил: «Нет никакой возможности повидаться. Они поручили мне обнять вас». Не сдержав слез, доктор порывисто обнял полковника и быстро ушел.
Некоторым людям все же удалось проникнуть к Семье. Но им приходилось действовать в обстановке сугубой секретности. Так, пока капитан Владимир Николаевич Матвеев, дежурный по караулам Царского Села, прощался с Их Величествами, Цесаревич и Царевна Ольга Николаевна стояли на страже в обоих концах коридора. Государыня благословила его образком. Государь подарил свою фотографию и сказал, что «нарочно не написал числа, чтобы вам, в случае чего, не было лишних неприятностей». Уходя, Матвеев встретил Царевну Марию Николаевну и поцеловал Ей руку. Это увидел караульный начальник Кузьмин и пригрозил капитану преданием суду.
Тот же Кузьмин пообещал арестовать полковников Артабалевского и Кушелева, командира Императорских стрелков, если они приедут провожать Семью на вокзал. Офицеры выслушали… и поехали на вокзал. Они прорвались через все заслоны и остались ждать. И дождались…
Дальше рассказывает сам Николай Александрович Артабалевский: «Царская Семья медленно перешла пути и двинулась по шпалам к своему вагону. А на другой стороне путей стояла молчаливая, неподвижная толпа и броневик. Царская Семья начала свой страдный путь, и толпа русских людей, их подданных, свидетельствовала его своим священным молчанием и тишиной. Увидев благословляющую руку Государыни, Кушелев и я сняли фуражки, склонили головы, а потом, точно сговорившись, направились к вагону… Я шел, совершенно не думая
Поднявшись, я увидел входящего Царя. Кушелев бросился перед ним на колени. Государь, обняв его, поцеловал и протягивал мне руку… Бледное лицо Государя и его незабвенный взор навсегда останутся в моей памяти. В необъяснимом порыве я припал головой к его плечу. Государь позволил мне побыть так несколько мгновений и сказал нам: “Идите, иначе может быть для вас обоих большая неприятность. Спасибо вам за службу, за преданность… за любовь к нам… от меня, Императрицы, моих Детей… Служите России так же, как служили мне… Верная служба родине ценнее в дни ее падения, чем в дни ее величия… Храни вас Бог…” Еще раз Государь одарил нас Своим незабываемым взглядом и скрылся в вагоне… Молчаливая толпа смотрела и точно чего-то ждала. Поезд медленно тронулся. Людская толпа вдруг всколыхнулась и замахала руками, платками и шапками. Замахала молча, без одного возгласа, без одного всхлипывания. Видел ли Государь и его Августейшая Семья этот молчаливый жест народа, преданного, как и Они, на Голгофское мучение иудами России? Жест, полный мистической священной тишины, безусловной любви, последнее “прости”. Жест единения в предстоящих муках… В это же раннее утро на малом пруду Царскосельского парка, взлетая над водой, раскрыв широкие крылья и подняв вверх кроваво-красные клювы, пели черные лебеди. Это были протяжные, певучие вскрики тоски, безысходной печали, рыдания по невозвратно уходящему, неизъяснимо прекрасному, неоценимо дорогому и незаменимо родному. Их песня метала душу и вместе с этим неудержимо увлекала, уносила ввысь, в бесконечность Божественной вечности. Тогда, когда не может быть места человеческому голосу, – царственная птица взывает к Богу…»
Флигель-адъютант Мордвинов: «…Я видел слезы у многих. Я чувствовал, что они пришли проводить не низложенного врага – Монарха, а покидавшего их своего природного, чтимого Царя… Этот русский народ не понимал всего свершившегося, но думал иначе, чем его думские представители и “русские” генералы…»
Т. Мельник-Боткина: «Один старенький полковник на следующий день после приезда Их Величеств [в Тобольск] надел полную парадную форму и в течение получаса стоял, вытянувшись во фронт, под окнами дома Их Величеств».
Так было везде, на всех просторах огромной России. И в этом стоянии верных рядом с православными были иноверцы. Есть и такие свидетельства… В Тобольске местные татары, собравшись в один из своих праздничных дней во главе с муллой перед домом Узников, отслужили под открытым небом молебствие о Их здравии. За этим поступком стояли крепкие убеждения. Тобольский губернатор И.А. Ордовский-Танаевский вспоминал, что в марте 1917 г., ночью, к нему пришли человек 25 татар и сказали, что до них дошли слухи, что «нет больше Царя на Руси, что Царя, его Жену и Детей арестовали. Нас послали к вам. Собирайте Тобольскую губернию, ведите выручать Царя-Батюшку и Семью».
Говоря об этом феномене, П.С. Лопухин писал в 1939 г.: «Православный человек, с которым соприкасаются иные народы, носит в себе нечто привлекательное. В этой сущности Православия и православного человека и лежит основа русского империализма и умения присоединять к себе народы, не калеча их. Инородцы иногда, может быть, даже больше русских любили их идеалы, например, идею Белого Царя. Идею, конечно, чисто святорусскую».
Потрясает отношение к Царю православных арабов. «Не думайте, – говорил один палестинец, – что Русский
Царь был только русский. Нет, он был… покровитель и защитник Православного Востока. Пока Он жил, миллионы арабов жили в мире и безопасности». Другой человек написал: «На Него с упованием взирали не только православные арабы, но и мусульмане, зная, что Русский Царь является для них гарантией мирной и благоденственной жизни. Когда на Ближний Восток дошла весть, что Царя убили, то в трех странах (Сирии, Ливане и Палестине) начались массовые самоубийства. Арабы уже тогда считали, что со смертью Царя Николая кончилась человеческая история, и что жизнь на земле потеряла всякий смысл».