Верные до смерти
Шрифт:
Любимые Государыней цветы, изобиловавшие во дворце в любое время года, были изгнаны – как роскошь, непозволительная для заключенных. Поэтому праздником становились для Нее несколько цветков или веточка сирени, принесенные слугами, имевшими право выходить за пределы участка, огороженного для Семьи и придворных.
Государыню лишили возможности выходить на балкон, примыкавший к Ее покоям. Двери на него стража заколотила.
Семью заставляли, как надоедливых просителей, подолгу стоять у запертых выходных дверей, ожидая, пока их отопрут – только тогда они могли выйти на прогулку. Однажды
В парке позади Императора всегда следовал вооруженный до зубов отряд со штыками наготове.
И уж вовсе не имела границ бдительность охранников по предотвращению возможных заговоров: вскрывали каждую посылку, разрезали тюбики с зубной пастой, разламывали на мелкие кусочки шоколадные плитки, обыскивали даже простоквашу. В процедуре осмотра белья из прачечной присутствовала вся охрана без исключения (ГУЛАГовским вертухаям было у кого поднабраться опыта).
Изнывая от безделья, одурманенные безнаказанностью, солдаты перестреляли в парке ручных ланей и лебедей, шатались по дворцу, с руганью врывались в комнаты Цесаревича и Великих Княжон. Князю Долгорукову приходилось оборонять от их вторжения комнату Государыни. Напротив окна Ее гардеробной установили пост, и Государыня изыскивала разные способы, чтобы скрываться от хамски-любопытствующих глаз.
Придворные не осмелились жаловаться, когда ночью исчезли их ботинки, выставленные за двери комнат, а у баронессы Буксгевден были украдены все золотые и серебряные вещи. Они молчали, чтобы не вызвать еще большего озлобления солдат и не угодить в тюрьму за то, что посмели усомниться в честности революционной армии. Совсем недавно, 28 сентября 1916 г., Государь говорил послу Палеологу: «…Как чудесен русский солдат! Я не знаю, чего нельзя было бы с ним достигнуть. И у него такая воля к победе, такая вера в нее!»
Придворные устроились в комнатах, принадлежавших прежде фрейлинам. Столовая и гостиная были общими. Столовались двумя группами: в одной – Бенкендорфы, князь Долгоруков и фрейлины; в другой – Жильяр и доктора. Семья обедала вместе с выздоравливавшими больными. Повар ежедневно получал от солдат продукты. Пищу готовили самую простую, фрукты, например, были запрещены, так как в тюрьмах арестованным они не положены. А в начале июня правительство известило графа Бенкендорфа, что отныне оплачивать издержки по столу Арестованных должны сами Арестованные, иначе со стороны совдепов последуют неприятности.
Граф негодовал: скромное меню и личные траты Семьи сокращались, так как Их средства были невелики и из них выдавались многочисленные пособия, а Керенский с кучей прихлебателей обожал завтракать в Большом дворце Царского Села, и заказывал там лучшие вина из Императорского погреба.
Невыразимо грустны в Александровском дворце были вечера. Придворные, искушенные в светском этикете, прекрасно умеющие поддержать любой разговор, умеющие владеть собой в любых обстоятельствах, с трудом находили общие темы. Новости из внешнего мира почти не поступали, а то, что волновало всех – очередные безобразия солдат, их громкие рассуждения о том, что Императора следует отдать под суд или рассказы об арестах и убийствах офицеров, знакомых, родственников – не обсуждалось.
Граф
Жильяр: «Всегда то же спокойствие, та же забота быть ласковым с теми, кто разделяет Его несчастие. Он для нас пример и нравственная помощь».
Императрица, очень похудевшая и постаревшая за эти дни, «держалась героически – как и в первые дни революции, когда Ей и Детям угрожала постоянная опасность. Мужество никогда не покидало ее, и Она старалась поддержать и подбодрить тех слуг, которые были напуганы или подавлены событиями» (баронесса Буксгевден).
1(14) августа Царская Семья была отправлена в ссылку.
Они очень надеялись, что их повезут на Юг, в Крым. Но когда было приказано взять теплую одежду и запас продовольствия на пять суток, они догадались, что впереди – Сибирь.
«Судьба Царской Семьи – это, может быть, единственное, в чем Временное правительство действовало вполне логично. Отсюда и Тобольск – подальше от центра, в глушь, по мере возможности, в забвение, хотя бы и временное. Тень Царской Семьи стояла не только “угрызением совести”, она стояла личной угрозой для всех участников Февраля – эту угрозу нужно было убрать подальше. В этом были единодушны все – от генералов до социалистов. И именно поэтому никто не позаботился о Царской Семье – ни в Царском, ни в Тобольске» (И. Солоневич).
Все так, но просматривается еще одна причина ссылки Царской Семьи именно в Сибирь, признаться в которой постеснялись и князь Львов, и Керенский, но которая просвечивает сквозь словесные хитросплетения их мемуаров. Они не смогли преодолеть искус использовать шанс, который преподнес им древний искуситель: низвести Помазанника Божиего до уровня обычного преступника, т. е. оправдать этим собственный уровень. А помогало оправдать – как данное злодеяние, так и само свержение Царя, которые обосновать законным путем было невозможно – укоренившееся в сознании народа представление о Сибири, как месте для заслуженно наказанных.
Так Временное правительство открывает второй этап на Их пути к Ипатьевскому дому.
О том, что местом ссылки определен Тобольск, Керенский сообщил буквально накануне отъезда. Он был предупредителен, старался выполнить мелкие просьбы. Разрешил Государю проститься с Великим Князем Михаилом Александровичем. Но не смог удержаться, показал, кто теперь в доме хозяин, – не позволил встретиться с ним Государыне, хотя был с Ней подчеркнуто любезен. Натуру не переделаешь – Керенский не упустил случай отплатить Императрице: с первого посещения дворца он совершенно терялся в Ее присутствии. Привычная маска a la Napoleon неудержимо сползала, а то неприглядное, что тщательно укрывалось за ней – мстительность, амбициозность, неуверенность, – прискорбно обнаруживалось.