Верный муж (сборник)
Шрифт:
– Везу своих на юг.
Она вздрогнула: «своих», и тихо спросила:
– А я тебе кто? Своя? Или чужая?
Володька, на минуту став серьезным, без обычных шуток и прибауток, твердо сказал:
– Ты – это всё. И другого определения этому нет.
И Лора моментально успокоилась.
Катька росла девочкой спокойной, послушной и очень смешной – коверкала слова, чем умиляла деда с бабкой. Например, шапка у нее была «меховатая», дверь – «железянная». Еще она говорила «тевелизор», «тровог» – вместо «творог», ну и так далее.
Внешне Лорина дочь тоже была смешной и
Однажды, глядя в окно, где на участке в песочнице, сбитой Козликом, копошилась Катька, тихо сказала:
– И что ты все ищешь? Чего ковыряешься? Давно пора взяться за ум и… – Мать не успела договорить.
– И? – перебила дочь.
Янина Васильевна тяжело вздохнула:
– И устроить свою жизнь, Лора. Не девочка уже, дочь подрастает.
– Мам! – рассмеялась она. – Ну ты даешь! Что-то я не заметила очереди под дверью! Может, здесь, на даче, за калиткой, пишут на руке номерки? Так ты скажи, по каким дням! Я подъеду!
– Дура ты, Лорка! Все остришь! Путаешься с женатым мужиком и на что-то надеешься. А ведь сама понимаешь, что ничего – ничего! – там не выгорит. Так и профукаешь свою жизнь. А красота твоя… К сорока в зеркало взглянешь и отпрыгнешь. Потому что от тоски и одиночества посереешь. Потому что баба без семьи, как…
– Ну не всем же везет как тебе, например. Такого мужа отхватила. Повезло. А я вот, мам, не из везучих, видимо.
– «Отхватила»! – мать усмехнулась. – Отхватила, потому что мозгами не хромала. Потому что понимала – хоть и хороша, а уйдет все это, как дым в небо. А мужик должен быть рядом устойчивый. Надежный. Чтобы уважать его было за что. Думаешь, я в отца твоего сразу влюбилась? С первой минуты голову потеряла? Нет, моя милая! Уж ты мне поверь! Длинный, худой, косолапый. Брюки короткие. Не нравился он мне – ну, как мужчина не нравился. Это потом я его полюбила – немало лет прошло. Полюбила и оценила. Впрочем, нет, оценила я его сразу. С первой минуты поняла. И еще поняла, что жизнь моя с ним будет другой. Не такой, как с Владиком Полушкиным из соседнего барака. – Мать задумалась и замолчала. – А Владик этот мне очень нравился… Красавец такой синеглазый… на гитаре играл… Потом от своих узнала – все правильно, все как положено. Спился Владик к сорока годам. Спился и облик человеческий потерял. И вскоре умер – замерз в сугробе. Значит, правильно я все тогда сделала. Отстрадала по Владику синеглазому пару лет и…
– И? – снова спросила дочь.
– И зажила счастливой женщиной. Вот тебе и «и».
Долго молчали. Лора курила и разглядывала цветы на клеенке.
– Выходи за Козлика, – вдруг тихо сказала Янина Васильевна. – Выходи! Не пожалеешь! Он же талант великий! С таким будущим! И к Катюхе как к родной! Ведь вырастил ее вместе с нами! И тебя, дуру безмозглую, столько лет любит…
– Мам! Ты это серьезно? – прошептала Лора. – Нет, ты мне ответь – ты все это говоришь на полном серьезе? В уме и твердой памяти? За Козлика? Замуж? Потому что любит и потому что к Катьке? За него? Надеть свадебное платье, заказать ужин в
Мать подняла на нее глаза:
– Пошутила, Лора. Разумеется, пошутила. Смешно, правда?
Дочь кивнула:
– Смешно.
– Ну и посмейся, милая! Похохочи. Надо мной посмейся. Над Козликом. – Мать встала и пошла прочь из комнаты. У двери обернулась: – А вот над собой – поплачь. – И уже из коридора добавила: – Если ума хватит.
– Старая дура, – прошептала вслед матери Лора и почему-то расплакалась.
Первый серьезный разговор с Володькой произошел примерно через три года – когда Лора обнаружила свою беременность.
Он выслушал ее спокойно, не перебивая, потом подошел к окну, просвистел «чижика-пыжика» и обернулся:
– Рожай, Лорка! Хочешь – рожай! Запретить этого я тебе не могу. Твоя жизнь. Девок своих не брошу – они без меня не справятся. А тебе – помогу. Чем смогу, разумеется. – И он широко улыбнулся.
– Ясно, – отозвалась Лора. – Я подумаю. Хорошо, что уточнил про «мою» жизнь. Вопросов нет.
– А разве они были? – удивился Володька.
– Уйди, пожалуйста! – попросила она.
Он кивнул:
– Примешь решение – звони. – И уточнил: – Сама.
Решение Лора приняла и через неделю поехала в больницу.
Позвонила Володьке через пару дней. Он приехал, все понял и выгрузил из портфеля апельсины и яблочный сок.
– Остаться на ночь? – спросил он.
Она мотнула головой:
– Иди, чтобы без тебя не пропали.
Он вздохнул, развел руками и вышел в прихожую.
Надо было перебираться в Москву – Катьке предстояло идти в первый класс. Понимая, что вместе не уживутся, профессор Князев купил дочери кооперативную квартиру. Маленькую, в свежей панельке у черта на рогах – в новом районе с громким названием Теплый Стан.
Теплого ничего в нем не было – ветры носились такие, что по дороге к метро сдувало с ног. Вечерами эти же ветры завывали под окнами и пугали новоселов, вырвавшихся из коммунальных квартир, оставленных в тихом центре.
Лора стояла у окна и смотрела на лес за Окружной дорогой. Лес и поле. Метель и ветер. Тоска и одиночество. Печаль и слезы. Где-то далеко, на Грузинке, в огромной родной родительской квартире осталась ее молодость, ее надежды, ее семья. И ее дочь.
Там же, неподалеку, ну, не совсем в центре, но все же в городе, на Динамо, остался ее возлюбленный – на прежнем месте, в своей же квартире, с женой и дочками. С семейными ужинами, вечерним чаем, проверкой дневников у детей и с семейными разговорами – что сварить на обед, что купить детям, к кому пойти в гости, когда проведать родителей. Поразмышлять о предстоящем отпуске.
Там, на Динамо, семья, и на Грузинке – семья. А она одна. В поле и в лесу. Под завывания ветра. Без телефона. Без подруг. Без всех! Одна-одинешенька.
Все бросили и все предали. Все живут своей жизнью и про нее забыли. Выкинули за Кольцевую – и выживай, как знаешь. И никому она не нужна: ни родителям, ни дочери, ни любимому.
И никто не нужен ей! Подите все к черту! Вот открою сейчас балкон и выскочу! Чтобы заплакали! А кто заплачет? Наверное, только мать. А остальные попечалятся пару дней и вздохнут наконец свободно!