Весь этот джакч.Дилогия
Шрифт:
– Подсади.
Лимон помог ему забраться на крышу проходной. Напомнил:
– Там всё под током.
– Ага, – сказал Порох. – Я в мотор не полезу…
Он снял и сбросил на землю какой-то кожух, повозился немного, сказал:
– Попробуй двинуть.
Лимон налёг на ворота. Створка с трудом, но покатилась. Он откатил её ровно настолько, чтобы проехал их грузовичок.
Порох, зацепившись за край крыши, спустился; сказал: «У отца в мастерских такая же механика», – и, вытирая руки, пошёл к машине. Загнал её во двор. Лимон задвинул створку ворот. И подумал, что прежде надо было бы посмотреть, открыты ли сами хранилища.
Ворона…
Всего хранилищ было четыре: два вещевых и два продовольственных. Закрыты, разумеется, были все, но лишь дверь холодного склада запиралась на врезной замок, на остальных же висели старинные петельные – ещё, наверное, времён Лухты Благоуспешного – винтовые запоры с бронзовыми львиными мордами на фасадных крышках. Порох посмотрел на один такой, посвистывая, потом подогнал машину задом, достал трос, накинул одну петлю на замок, другую – на буксирный крюк, сказал: отошли, – и с первой же попытки замок сорвал.
Штабеля мешков и ящиков; стеллажи с коробками и банками.
Лимон нашёл выключатель. Лампы загорелись, но красноватым неровным мерцающим светом.
– Илли, оставайся снаружи, – сказал Лимон. – А мы пойдём посмотрим…
– Что ищем? – спросил Порох.
– Рационы для высокогорья, – сказал Лимон. – Такие, с оранжевой полоской. И прессованное мясо. И соль.
– Соль-то… – начал Порох – и понял, что хочет сказать глупость. – Конечно, соль. Соль, спички, керосин…
– Вот они, – сказал Лимон. – Вижу.
Упаковки были тяжеленные, из толстого провощённого картона. Тридцать рационов в каждой упаковке – из расчёта на секцию на десять дней. Таскали вдвоём, забрасывали в кузов, там Илли отволакивала упаковку подальше, освобождая место. Потом Порох забрался в кузов, и они с Илли начали составлять упаковки штабелем по борту, – а Лимон пошёл искать прессованное мясо. Он помнил эти алюминиевые прямоугольные пятикилограммовые банки, похожие на медицинские стерилизаторы. В отличие от простой тушёнки это мясо трудно есть просто так ложкой из банки; требуется как-то выковырять обёрнутый пергаментной бумагой кубик размером с четвертушку хлеба (их в банке две дюжины) и порезать его ломтями; но зато и открытая, такая банка может потом стоять на жаре дней десять не портясь, а чтобы наесться, нужно ломтика два, от силы три…
Вот они. Хорошо, что внизу.
Он хотел взять две банки, но это было неудобно, поэтому пришлось ограничиться одной. Зато по пути он заметил полезную вещь, которая пока что не попалась на глаза: небольшая складская тележка. Её не могло тут не быть, просто… ну, не подумали. Тележка была заставлена коробками с маслом. Масло тоже надо взять, подумал Лимон мимоходом.
Он вышел и увидел, что Илли и Порох не работают, а куда-то напряжённо смотрят. А потом Порох медленно потянул с плеча автомат…
Лимон сам не понял, как оказался в кузове.
– Что?.. – почти беззвучно спросил он.
– Там кто-то есть, – не оборачиваясь, сказала Илли – так же беззвучно. – Вон – жёлтая крыша…
– Вижу, – сказал Лимон. – Где же бинокль? Был ведь бинокль…
Порох перегнулся в кабину и выудил его.
Руки Лимона тряслись, он с этим ничего не мог поделать и даже перестал стесняться. Ну, трясутся. У кого бы не тряслись?.. Трудно было наводить резкость.
На жёлтой крыше распласталась чёрная обезьяна. Обычная чёрная обезьяна, можно сказать, ближайший родственник человека, как раз в этом году эволюционную теорию проходили… только она была раза в три больше обычной. Ну, не в три… но намного больше.
И никогда они в город не то что не заходили, но и не приближались, жили в своих горных лесах, мы их не трогали, они нас не трогали…
– Следи, – сказал Лимон Илли и передал ей бинокль. – Порох, давай заканчиваем погрузку и сматываемся.
– Ты только обезьяну увидел? – спросил Порох.
– Ну.
– Там дальше… он на этой обезьяне сидел, потом слез…
Лимон снова приник к биноклю. Но больше никого не увидел.
– Кто слез?
– Как будто маленький такой человечек. Только голова огромная. Весь в ремнях…
– Тебе померещилось.
– Да хотелось бы… Ладно, надо заканчивать, ты прав, командир.
Они забросили в кузов коробки с маслом и пошли за консервами.
Лимон сначала высунулся на улицу сам, осмотрелся – никого. Чёрная обезьяна по-прежнему распласталась на крыше, но вроде бы не обращала на него никакого внимания. Тогда Лимон откатил створку ворот, выпустил грузовичок, закатил створку обратно и пожалел, что её никак нельзя заклинить. Вернее, нельзя надёжно заклинить. Кое-как – можно, но это не выход.
Илли теперь сидела в кабине, Лимон залез в переполненный кузов, встал на колени на штабель коробок, покрытых толстой чёрной плёнкой, опёрся на дугу безопасности так, чтобы автомат удобно было держать в обеих руках, подумал: ничего не забыли? Вроде бы ничего…
– Той же дорогой? – спросил Порох.
– А ты знаешь другую?
– Мимо гимназии, по набережной.
– Ну, давай.
Там был дом Пороха. Лимон, кажется, понимал: Лей не хотел заходить внутрь, но не мог на него не посмотреть – может быть, в последний раз. И потом: а вдруг чудо?..
На улице, ведущей к набережной, стояли несколько очень старых купеческих домов; когда-то эта сторона была не военной, а купеческой; после войны товарный двор, например, почти без переделок приспособили под казармы горной стражи. Вот эти дома сохранились тоже, только там не жили: в одном были редакции обеих городских газет, в другом – телестудия, в третьем – профсоюз солекопов (через речку от Шахт и довольно далеко от моста – видимо, не очень ладили солекопы со своими лучшими представителями…); а в двух домах у самой реки размещались какие-то секретные службы: дома эти были обнесены с трёх сторон новыми высокими заборами с колючкой поверху, нижние окна были зарешёчены, а окна верхних этажей прикрывали стальные жалюзи. Входы охраняли суровые неразговорчивые гвардейцы…