Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
В соседней палатке кто-то перебирал струны балисета. И он вспомнил Гурни Халлека; он как-то заметил лицо Халлека, мелькнувшее в отряде контрабандистов. Но Гурни его не видел — не мог видеть и даже слышать о нем, чтобы даже случайно не навести Харконненов на след убитого ими герцога.
Впрочем, манера игравшего быстро подсказала ему, кто это на самом деле: Чатт-Прыгун, командир федайкинов — бойцов-смертников, охранявших Муад'Диба.
Мы — в Пустыне, вспомнил наконец Пауль. В Центральном эрге, куда не заходят харконненские патрули. Я здесь, чтобы пройти пески, подманить Подателя и самому взобраться на него — чтобы стать наконец настоящим фрименом.
Теперь он почувствовал маулет и крис на поясе; физически ощутил окружавшую его тишину.
То была та особая предрассветная тишина, когда ночные птицы уже смолкли, а дневные создания не возвестили еще о своей готовности встретить своего врага — солнце.
«Ты должен будешь ехать при свете дня, дабы Шаи-Хулуд увидел тебя и знал, что в тебе нет страха, — объяснял Стилгар. — А потому сегодня мы изменим распорядок и выспимся ночью».
Пауль тихо сел в полумраке диститента. Расстегнутый дистикомб не облегал тело, а висел достаточно свободно. Но, хотя он и старался не шуметь, Чани его услышала.
Из темноты в дальнем углу палатки донесся ее голос:
— Любимый, еще не рассвело.
— Сихайя, — сказал он, и в его голосе зазвенел счастливый смех.
— Ты называешь меня весной Пустыни, — проговорила Чани, — но сегодня я — как стрекало погонщика. Ведь я — сайядина, назначенная наблюдать за точным исполнением обряда.
Пауль принялся затягивать застежки дистикомба.
— Ты мне как-то прочла слова из Китаб аль-Ибара, — вспомнил он. — Ты сказала: «Вот женщина — она поле твое; так, иди и возделывай его».
— Я — мать твоего первенца, — кивнула Чани.
В сером свете Пауль увидел, что она, в точности повторяя его движения, застегивает дистикомб, готовясь к выходу в открытую пустыню.
— Тебе следует отдохнуть как можно лучше, — сказала она.
Пауль услышал любовь в ее голосе и слегка поддразнил:
— Сайядина-наблюдательница не должна предупреждать или предостерегать готовящегося к испытанию.
Она скользнула к нему, коснулась рукой его щеки:
— Я сегодня — не только наблюдательница, но и женщина!
— Надо было тебе передать эту работу кому-нибудь другому.
— Ну нет, ждать куда хуже. Так я хоть рядом с тобой…
Пауль поцеловал ее ладонь, потом приладил лицевой фильтр, повернулся и с треском открыл входной клапан. Ворвавшийся в палатку прохладный ночной воздух Пустыни был не совсем сухим — в нем чувствовалась влага, которая с рассветом превратится в редкие, крохотные капли росы. Ветерок принес с собой запах премеланжевой массы, которую вчера обнаружили к северо-востоку отсюда; а где премеланжевая масса, там, как он теперь знал, и червь неподалеку.
Пауль выполз через сфинктерный клапан, встал на песок и потянулся. Небо на востоке уже отсвечивало зеленоватым перламутром. Вокруг поднимались палатки, замаскированные под небольшие дюны. Слева от себя Пауль заметил движение. Это был часовой, и он тоже увидел Пауля.
Они все понимали, с какой опасностью ему предстоит столкнуться сегодня. Каждый из них в свое время прошел через это. Каждый фримен. Поэтому сейчас они оберегали его право на несколько минут одиночества — чтобы он успел подготовиться к испытанию.
Сегодня я должен сделать это.
Пауль подумал о власти, которую получил, когда фримены начали бороться с погромами. О стариках, которые посылали молодежь к нему, чтобы перенять приемы «колдовского боя»; о стариках, которые теперь внимательно выслушивали его на Совете и следовали его планам, а затем вознаграждали его наивысшей у фрименов похвалой: «Твой план удался, Муад'Диб».
И при этом даже худшие из фрименских бойцов могли сделать то, на что он пока не решался. Пауль прекрасно понимал, что его авторитет вождя не может не страдать от этого.
Он еще ни разу не ездил на черве.
Вернее, он, разумеется, ездил с остальными — в учебные походы и в налеты. Но сам — никогда. И до тех пор, пока он не оседлает червя сам, пределы его мира будут зависеть от других. Ни один настоящий фримен не может допустить такого. Пока он не овладеет этим искусством сам, даже бескрайние земли Юга, начинавшиеся манках в двадцати от эргов, были для него недоступны — разве что он велит подать паланкин и поедет так, как пристало лишь Преподобной Матери, да еще больным и раненым.
Он вспомнил внутреннюю борьбу, пережитую ночью. Какая странная параллель: если он одолеет Подателя, его власть укрепится; если сумеет овладеть своим внутренним взором — тоже… Но пока все, что лежало впереди, было закрыто как бы тучами, и только Великая Смута, охватившая всю Вселенную, кипела там.
Различие путей, которыми он постигал Вселенную, не давало ему покоя. Как сочетались точность и поразительная приблизительность! Он видел Вселенную как она есть, in situ, живущей и меняющейся. Но «теперь», входя в реальность, начинало жить своей собственной жизнью, развиваться, обретая собственные черты. Ужасное же его предназначение оставалось. Сознание расы оставалось. И джихад грозно полыхал впереди, кровавый и беспощадный…
Чани вышла к нему, встала, обхватив себя за локти, взглянула искоса — как всегда, когда она старалась определить его настроение.
— Расскажи мне еще раз о водах твоего родного мира, Усул, — попросила она.
Он понял, что Чани пытается отвлечь его, ослабить напряжение перед смертельно опасным испытанием. Светало, и некоторые федайкины уже сворачивали палатки.
— Лучше ты расскажи мне о сиетче и о моем сыне, — улыбнулся Пауль. — Как он, наш Лето, — уже взял в свои руки власть в доме? Матерью моей уже командует?