Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
— И Алией тоже, — улыбнулась она в ответ. — А как растет! Великаном будет!
— Как там, на Юге? — спросил он.
— Научишься ездить — сам увидишь.
— Но я хотел бы сперва увидеть все твоими глазами.
— Там очень одиноко, — ответила она.
Он коснулся платка-нежони, повязанного на ее лбу под капюшоном дистикомба.
— Почему ты не хочешь говорить про сиетч?
— Я уже все рассказала. Нам одиноко там без наших мужчин. Это — место для работы. Мы работаем в цехах и гончарной мастерской. Делаем оружие, шестуем пески, чтобы предсказывать погоду, собираем Пряность — много кого приходится подкупать… Кроме того, вокруг — дюны, которые надо засадить и закрепить. Еще мы делаем ткани, ковры, заряжаем аккумуляторы. Разумеется, воспитываем детей — племя не должно терять свою силу…
— Неужели там нет ничего хорошего?
— Как — нет? А дети?.. Мы выполняем все обряды. Еды у нас вдоволь. Время от времени женщины ездят на Север, чтобы разделить ложе с мужчиной. Жизнь должна продолжаться…
— А моя сестра, Алия… приняло ли ее племя?
Чани повернулась лицом к нему и в свете разгорающегося утра посмотрела ему в глаза.
— Об этом лучше поговорим в другой раз, любимый.
— Сейчас.
— Тебе надо беречь силы для испытания…
Кажется, он коснулся больного места: ее голос прозвучал отстранение.
— Неизвестность и недосказанность тоже заставляют волноваться, — возразил он ей.
Помедлив, она кивнула.
— Пока… случаются еще недоразумения, — неохотно начала она. — Алия слишком… необычна. Женщины боятся ее, потому что ребенок, едва не младенец, говорит о… вещах, которые должны бы знать только взрослые. Они не понимают то… изменение, происшедшее с ней во чреве матери… изменение, сделавшее Алию такой… отличной от всех.
— Значит, недоразумения? — переспросил он и подумал: Не зря у меня были видения о проблемах вокруг Алии и…
Чани взглянула на разгорающийся горизонт.
— Некоторые женщины пошли даже к Преподобной Матери. Они требовали, чтобы она изгнала демона из своей дочери, и цитировали Писание: «Да не потерпите вы, чтобы ведьма жила меж вами».
— И что же ответила им Мать?
— Напомнила им закон и выпроводила их, весьма сконфуженных. Она сказала: «Если Алия и вызывает у вас беспокойство, то причиной тому — неспособность предвидеть и предупредить случившееся с ней». И попыталась объяснить им, как случилось, что преображенная Вода Жизни подействовала на Алию в ее чреве. Но женщины сердились, потому что она пристыдила их, и ушли, сердито ворча.
С Алией всегда будут сложности… — подумал он.
Колючий песок, пахнущий премеланжевой массой, коснулся открытых участков кожи.
— Эль-саяль — песчаный дождик, приносящий утро… — пробормотал он.
В сероватом свете утра он оглядел пески: земля, не знающая жалости, песок — мир в себе, песок, сливающийся с песком…
На юге, где еще не разошлась ночная тьма, сверкнула сухая молния — последняя буря наэлектризовала пески, в них накопился сильный статический заряд. Гром послышался с сильным запозданием.
— Голос, украшающий землю, — сказала Чани. Люди один за другим вылезали из палаток. Подошли часовые, дежурившие за скалой. Приказывать не требовалось — все шло по заведенному издревле распорядку.
«Как можно меньше приказывай, — учил его отец… когда-то, очень давно… — Раз прикажешь — «делайте то-то и то-то», и потом всегда придется приказывать о том же».
Фримены инстинктивно следовали этому правилу.
Хранитель Воды начал утренний молитвенный распев, добавив к нему слова, открывающие ритуал посвящения в наездники Пустыни.
— Мир — лишь пустая оболочка, и все в мире смертно, — читал он нараспев, и голос его плыл над дюнами. — Кто отвратит десницу Ангела Смерти? И свершится установленное Шаи-Хулудом…
Пауль слушал. Он, конечно, заметил, что этими же словами начиналась смертная песнь федайкинов: воины-смертники распевали ее, кидаясь в бой.
Может быть, и сегодня здесь сложат каменный курган, чтобы отметить еще одну смерть, — подумал он. — И проходящие мимо фримены будут останавливаться, и каждый добавит по камню к этому кургану, и вспомнит Муад’Диба, погибшего здесь…
Такая возможность тоже была на одной из вероятностных линий будущего, расходящихся из той точки пространства-времени, где он находился сейчас. Неопределенность видений мучила его. Чем больше боролся он со своим ужасным предназначением, чем больше старался не допустить джихад, тем большее смятение охватывало его пророческое видение. Будущее казалось ему бурной рекой, несущейся в пропасть, — а за нею все было закрыто туманом…
— Стилгар идет, — сказала Чани. — Любимый, я должна теперь отойти. С этой минуты я только сайядина, наблюдающая за обрядом, чтобы потом все было верно занесено в Хроники. — Она взглянула на него снизу вверх, и на миг самообладание изменило ей. Впрочем, она тут же взяла себя в руки. — Когда испытание закончится, я сама приготовлю тебе завтрак, — пообещала она и отвернулась.
Стилгар подошел к ним. При каждом его шаге мелкий, как тонкая мука, песок взлетал легкими облачками из пыльных луж. Он не сводил с Пауля неукротимого взгляда обведенных тенью глаз. Его лицо с угловатыми обветренными скулами, с черной бородой, выбивавшейся из-под лицевого клапана дистикомба, казалось высеченным из камня.
Стилгар нес знамя Пауля — черно-зеленое полотнище с водяной трубкой дистикомба на древке. Это знамя уже стало легендой среди фрименов. Не без гордости Пауль подумал: «Я теперь не могу сделать ни одного пустяка без того, чтобы он тут же не превратился в легенду. Они все заметят: как я простился с Чани, как приветствовал Стилгара… каждый мой сегодняшний шаг. Буду я жить или погибну — в любом случае это войдет в легенду. Но я не могу умереть — ибо тогда останется только легенда, и ничто не сможет остановить джихад».
Стилгар воткнул древко знамени в песок рядом с Паулем, встал, опустив руки. Синие-в-синем глаза смотрели спокойно и сосредоточенно. Это напомнило Паулю, что и его собственные глаза тоже начала затягивать синяя дымка ибада. Пряность…
— Они запретили нам хадж! — провозгласил с ритуальной торжественностью Стилгар.
Пауль, как учила Чани, ответил:
— Кто смеет отказать свободному фримену в праве идти или ехать, куда он пожелает?
— Я — наиб, — продолжил Стилгар, — и враг никогда не возьмет меня живым. Я — опора треножника смерти, несущего гибель всем нашим врагам.