Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Все еще глядя на священника, Финтан продолжал:
— Только сам дьявол радовался бы совершенному О'Нейлом злодеянию. И пожалуй, это седьмой день дьявола, когда он отдыхает и восхищается его работой. Я не могу сказать: «Пусть Бог судит этого человека, потому что мы, люди, не можем его судить».
Доэни вновь обратил свое внимание на присяжных, заметив, как они заскучали. Достаточно ли веских доводов он привел?
— Бог лучше знает. Это ли наше-суждение? — спросил Доэни. — Допустим ли мы, простые смертные, что не сможем оценить сделанное О'Нейлом? Неужели у нас нет наблюдательности и логического мышления?
Один из присяжных, человек с красным шрамом через всю щеку, подмигнул Доэни.
Тот отвернулся, внезапно почувствовав себя как-то причастным к преступлению. Когда он вновь заговорил, голос его стал тише и не таким уверенным. Кевин вынужден был приказать:
— Говори громче!
— Я говорю вам, — опять начал Доэни, — что решение должны вынести мы. Мы, выжившие после насилия. На нас лежит задача восстановления нашего доброго имени. В этой комнате не дьявол выступает против дьявола, а мы боремся со злом! Это война! Это принципы, которые мы должны признавать и применять!
Жестом, полным наигранного драматизма, Доэни указал на Джона.
— Что он может опровергнуть? Единственное и не очень убедительное объяснение, которое он себе позволил, то, что это не он, а другой человек, живущий внутри него. Но мы знаем правду, которой мы, находящиеся в комнате, должны придерживаться.
И снова Джон загремел наручниками, пытаясь освободиться. Голова в кувшине снова заговорила с ним! Голос, без сомнения, принадлежал О'Нейлу: «О чем говорят здесь эти идиоты? Я сделал то, что должен был сделать. Меня вынудили к этому. А почему они здесь держат тебя, Джон Гарреч О'Доннел? Наверное, потому что нет никого, кто был мне настолько близок… Потому что ты знаешь меня лучше всех!»
— Не хочет ли священник что-нибудь добавить к сказанному? — поинтересовался Кевин. — Я не вижу никого, кто бы вам в этом препятствовал.
Отец Майкл медленно поднялся, вперив злобный взгляд в Доэни, и сказал:
— Закон в целом и ирландский суд, в частности, претендуют на сохранение этических принципов в науке. Это правда! Мы должны следовать правде вне зависимости от обстоятельств. Правда, во что бы то ни стало, даже если небо упадет на землю.
Священник осмотрел суд присяжных.
— Все, что я хочу сказать, это то, что если вы следуете этому принципу, то должны будете отказаться от этого на свой страх и риск. Я был счастлив услышать слова «судьи» О'Доннела, что он не будет мешать защите. Когда бы мы не замалчивали линию расследования, которая могла бы привести к нежелательным открытиям, мы не оказывали бы плохую услугу правде. Мы избрали принцип открытого расследования и никакого законного оправдания не можем использовать против этого.
Отец Майкл спокойно оглядел всех присутствующих. Присяжные все еще казались равнодушными. Что ж, сейчас они должны, наконец, выйти из спячки! Никто не знал, что могло прийти в одурманенную голову Кевина О'Доннела. Доэни слушал внимательно, как будто пытаясь угадать, к чему он ведет. А Безумец смотрел с уважением, но лицо его было какое-то растерянное.
— Война? — задал себе вопрос отец Майкл. — Это принцип, который я умудрился проглядеть? Неужели есть действительно такое явление, как принцип войны? Если это так, то осмелимся ли мы ограничить этот принцип только нациями? Или политическими организациями типа «Провос» или «Финн Садал»? Если существует такой принцип, как предполагает господин Доэни, то он должен постоять сам за себя, или же его попросту нет. И это называется принципом? Человек сам по себе может выбрать принцип. Любой способен на это. Можем ли мы ругать его за этот выбор или отрицать его выбор, каким оружием сражаться?
Кевин поднял длинный корень кешеллского дерева, но сразу же осторожно опустил.
— Была ли чума оружием в войне? — снова спросил отец Майкл. — Осмелимся ли мы ругать ее в этом случае? А если бы он сражался с бомбой в руках? — Священник повернулся и пристально посмотрела на Херити, только что, наконец, осушившего свою бутылку виски. — Бомбой Джозефа Херити! — голос отца Майкла возвысился. — Можем ли мы здесь сидеть спокойно и судить, ведь именно его бомба убила жену и детей О'Нейла!
Присяжные оживились, переводя взгляд со священника на Херити. Лицо Кевина сохраняло выражение тайного ликования. Херити, казалось, ничего не слышал. Он уставился на свою пустую бутылку, стоявшую на столе перед ним.
Джон дико оглядывался по сторонам. Теперь ему были слышны слова, произнесенные священником, но с ужасающей громкостью повторенные и болезненно бьющие, как живые существа. Потом стал слышен голос головы в кувшине, скомандовавшей:
— А ну-ка, говори громко и отчетливо! Это Херити убил Мери и близнецов!
Джон не сводил глаз с Херити. Слова вылетали из него, произнесенные высоким фальцетом и в сильном возбуждении:
— Как ты находишь теперь свою войну, Джозеф Херити? — Он нервно засмеялся, загрохотал своими наручниками, и голова его закачалась безвольно, как будто бы она совсем не соединялась с шеей.
Отец Майкл посмотрел сначала на Джона, затем наискосок на одиноко стоящего Пирда.
— Это вменяемость, Андриан?
Пирд в смущении отвел глаза.
Кевин сильно ударил куском дерева по столу, чуть не разбив его.
— Довольно! Мы здесь не на суде! Вопрос вменяемости отложим на потом.
— Можно мне не говорить о вопросе войны, затронутом господином Доэни? — вкрадчивым тоном произнес отец Майкл. Он увидел, что некоторые из присяжных ухмыляются. Эти ухмылки исчезли, когда Кевин грозно посмотрел на сидящих.
Не услышав ответа Кевина, отец Майкл продолжал:
— Этот человек, О'Нейл, верный супруг перед Богом, потерял всю свою семью из-за тех людей, что хвастались своей войной, тем, что они действуют во имя людей. Война — так это называется в «Провос».
И снова Кевин с силой ударил куском дерева по столу.
— Я же сказал, хватит!
— О да, — священник улыбнулся Доэни, уставившемуся в пол. — Наконец, мы дошли до линии расследования, которую допустить нельзя. Вот та самая правда, лицом к лицу с которой вы запрещаете встречаться!