Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Ванечка! — Лида не стала дожидаться, пока Марта закончит приготовления к маскараду. Она взяла монашеский клобук и побежала вниз. Самое трудное взять с вешалки пальто и незаметно выйти — там же сейчас столпотворение. По дороге на Лидочку напал приступ чиха — даже из глаз текли слезы.
Многие внизу были в масках — так что Лидочка не угадывала отдыхающих, — Лидочка подумала, что сейчас самое удобное время для настоящего детективного убийства — некто, одетый монашкой, падает к ногам палача в красных штанах. Это только в России трупы плавают в холодной воде заброшенных погребов, а в культурном мире они умеют плавать красиво.
Голова разламывалась, и мысль о том, что сейчас придется идти на улицу и мокнуть под дождем, была ужасна. А где Матя? Расталкивая участников маскарада, Лидочка протолкалась в гостиную — она даже не знала, в каком костюме был Матя. В костюме кулака? Или попа? Ни в прихожей, ни в бильярдной, ни в гостиной кулаков не нашлось. Были опричники, городовые, короли, капиталисты, но ни одного кулака. Сколько времени прошло с тех пор, как она встретила Алмазова, возвращавшегося после разговора с Матей? Полчаса? А вдруг Матя ушел перетаскивать труп? Ведь сейчас очень удобное время — все здесь. Даже повара и подавальщицы — все, кто мог, столпились в гостиной. Снаружи только дождь.
Лидочка посмотрела на часы — семь часов пятнадцать минут. Каково там профессору! Ужас ее положения заключался в том, что Лидочка не могла взять свое пальто — ее было видно толпившимся по соседству. Гонг ударил вторично. В дверях появился президент. Он держал гонг над головой. Вот он взмахнул булавой и ударил в третий раз.
— Представление начинается! — кричал он. — Все в гостиную! Действие первое: казнь французского короля Людовика.
Максим Исаевич спросил:
— Лидочка, вы такая бледная. Может, вам принести лекарство?
По лестнице спускалась Альбина, крестьянская девочка. Она цепко держала под руку Алмазова. Алмазов был до пояса обнажен, через мускулистое плечо свисала цепь — он являл собой образ скованного пролетария.
Появление пролетария было встречено криками и аплодисментами.
Максим Исаевич одним из последних побежал в гостиную. На мгновение прихожая была пуста.
— В столовую, в столовую! — кричал президент. — Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй. Праздничный ужин по поводу маскарада в честь пятнадцатой годовщины революции по старому стилю начинается!
Сегодня же двадцать пятое октября, вспомнила Лидочка.
Она нырнула в гущу пальто и долго не могла отыскать своего — оно оказалось завешано другими пальто и плащами.
Была половина восьмого, когда Лидочка наконец выбежала из дома и поспешила к погребу.
На полдороге к нему горел одинокий фонарь.
Темнота сгустилась, и оттого деревья стояли тесней и даже воздух был гуще, как будто идешь сквозь застывший холодец.
Поднялся ветер, деревья, просыпаясь, зашевелились, начали покачиваться и шуршать мокрыми ветвями, сучьями и поскрипывать стволами, отделываясь от последних листьев. Здесь совершенно не было места живым людям — словно в заколдованном лесу, куда выдают пропуска только нечистой силе.
Лидочка добежала до развилки — правая дорожка вела вниз, к прудам, другая — к тригонометрическому знаку. Слева возвышался холм погреба.
— Павел Андреевич! — позвала Лида негромко, и звук голоса тут же угас, словно не мог пробиться сквозь дождь и сплетение мокрых ветвей. — Павел Андреевич!
Профессора не было. Лидочке показалось, что, если он укрывается где-то близко, она бы это почувствовала. Но все ее чувства говорили, что лес вокруг пуст. Может, ему стало плохо? Справа, чуть ниже по склону, была густая купа кустов, и Лидочка поспешила туда, скользя по гнилой листве и грязи. Она спешила и раз даже упала, правда, на коленки и почти не ушиблась. В кустах никого не было — и даже человечьим духом не пахло. Отсюда вход в подвал был виден четко — очень черное пятно на черном склоне холма, налево убегала прямая и блестящая под фонарем дорожка к дому. Она была пуста. Окна дома ярко светились, свет лучами лился между колонн и заливал мокрую веранду. Но ни звука, ни движения из дома не доносилось.
Вдруг Лидочку посетила тревога — нет, не страх, а опасение, что с Александрийским могло случиться что-нибудь плохое. А что, если убийца увидел его и напал — ведь Александрийский не может оказать сопротивление даже кошке. А что тогда?
Лидочка вышла из укрытия кустов и полезла вверх по склону, к дорожке. Ноги скользили, приходилось все время поддерживать подол монашеского одеяния: он давно уже намок и стал грязным и тяжелым.
Перед входом в погреб Лидочка остановилась. Ей понадобилось немало времени — впрочем, как мерить время, которое умеет то остановиться, то кинуться вперед? — прежде чем она заставила себя нагнуться и ступить вниз.
— Павел Андреевич, — позвала она. Звук глухо метнулся в стесненном мокром пространстве погреба. Никто не ответил, да и кто мог ответить?
Лидочка спустилась вниз — девять ступенек, она запомнила с прошлого раза. На десятой нога коснулась воды. Ну почему у нее нет фонарика? Фонарик — вот величайшее изобретение!
Но если ты спустилась сюда, то, хочешь не хочешь, придется нагнуться и шарить в ледяной воде. Страшно не было — было отвратительно от безысходности. Ну почему именно ей надо этим заниматься? Чем она прогневила Бога?
Внутренне сопротивляясь тому, что делала, Лидочка шагнула вперед, вода хлынула через верх ботиков — теперь уж простуды не миновать. И, как будто испугавшись этого, организм Лидочки сжался в судороге, и она начала чихать — это были болезненные спазмы, она задыхалась, она потеряла ориентировку — где верх, где стена, где вода, — она сделала несколько шагов вперед и уткнулась в дальнюю стену погреба. И тогда уже поняла, что на полу, в воде, нет никакого тела. Ни тела Полины, ни тем более тела профессора. Правда, на секунду ее уверенность в этом поколебалась — руки наткнулись на тугой кожаный тюк… И тут же Лида вспомнила, что у Полины был баул, который никто после ее исчезновения не видел.
А дальше сразу стало легче — правда, она шарила по погребу по щиколотки в ледяной воде, руки ее были мокрыми по локоть, но от сознания того, что погреб пуст, наступило облегчение.
Из погреба Лидочка вылезла с трудом, так тяжел был подол монашеского одеяния. Несмотря на жгучий холод и ветер, она понимала, что домой возвращаться ей пока нельзя: она же не знает, что с Александрийским. Она могла предполагать, что он дождался, когда убийца вышел из дома и вытащил из подвала свою жертву. И понес ее куда-то. Значит, профессор последовал за убийцей. Как бы тот ни был силен, с такой ношей на плече он двигался медленно, и профессор мог следовать за ним. Если убийца кинул труп Полины в пруд, то он уже, вернее всего, возвратился в дом. А за ним профессор. А если он понес тело далеко в лес, чтобы закопать его? Могло же так быть! И тогда профессор со своей тростью бредет за убийцей, уже не чая вернуться домой… А что, если убийца, услышав, как треснул сучок под неосторожной ногой Александрийского, обернулся и увидел согбенную тень преследователя? Вот он бросает на землю тело несчастной Полины, вытаскивает из кармана нож, а то просто тянет вперед сильные длинные руки и, сверкая глазами — глазами Мати? — сверкая глазами, приближается к профессору, и тот бессилен убежать или сопротивляться!