Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Мы выполняем задание партии и лично фюрера. И не имеем права рисковать собой более, чем необходимо.
— Ты будешь рисковать в кабине самолета, а я по горло в воде, — оставил за собой последнее слово Васильев.
26 марта 1939 года три человека сошли с пассажирского самолета, который прилетел в Хельсинки. Обычный рейс, обычные пассажиры. Их встречал незаметный чиновник из консульства и проводил к машине, которая отвезла их в посольство.
В посольстве их ждали. В течение последних нескольких дней сквозь посольство протекала постоянная, хоть и тонкая струйка малых и больших чинов из Берлина, некоторые из них продолжали путь машиной на север, в Лапландию, к затерянной в низких приполярных лесах военной базе финских ВВС, где на небольшом аэродроме в ангаре стояли два истребителя, снаружи — учебный биплан двадцатых годов, а на озере, тщательно замаскированная, таилась «Ханна». За два дня до появления там пилотов ее начали лихорадочно готовить к полету, заправляя горючим и проверяя все системы, в первую очередь гидравлическую и электрическую, потому что гидроплан простоял всю зиму на морозе. Для этой цели и были привезены сюда три механика и специалист по электрике с заводов Хейнкеля. Затем привезли и конструктора, который должен был сам еще раз осмотреть самолет и дать свое заключение. Конструктор страшно промерз в этой Лапландии и схватил ангину с осложнениями, от которой чуть не умер в больнице лапландского городка, куда его отвезли с аэродрома уже после отлета амфибии.
Для того чтобы сгладить возможные трения с финнами, при подготовке присутствовал полковник Илонен, один из влиятельных сторонников союза с Германией в финляндской армии, отчаянно сражавшийся с питомцем и патриотом российской царской армии генералом Маннергеймом, который, в частности, противился чрезвычайным и немедленным закупкам истребителей в Германии или в иной стране, потому что для него война представлялась исключительно наземным делом.
Пилоты приехали на базу к вечеру 28 марта и на следующий день принялись осваивать самолет, конструкция которого была внове всем участникам полета. На освоение самолета им была дана лишь неделя, причем приказано было стараться «Ханну» в воздух не поднимать, за исключением крайней необходимости, — финны не должны были ее видеть, и, главное, ее не должны были заметить советские агенты. Но освоить самолет без тренировочных полетов немыслимо, и поэтому, с согласия Илонена и полковника разведки Люфтваффе, они совершили два полета, проверяя машину при посадке и взлете, поднялись до ее потолка и испытали, как работают два ее мотора при различных режимах. И Юрген, и Васильев, будучи профессионалами, понимали, что «Ханна» слишком капризная и недоведенная модель, чтобы спокойно доверять ей свою жизнь. Она была ублюдком, так как основная модификация разрабатывалась как торпедоносец, а использоваться она должна была как амфибия, полярный разведчик дальнего действия, для чего и была перекроена.
Как сказал Юрген:
— Если бы мне кто-то показал, где у этой проститутки центр тяжести, я отдал бы ему свой Испанский крест.
Присутствовавший при этом выпаде уже заболевший ангиной конструктор амфибии прохрипел, что он сделал все возможное, чтобы выполнить указание рейхсмаршала, и добился главного — «Ханна» может улететь за пять тысяч километров и вернуться назад. К тому же в мире нет другого самолета с такой короткой полосой разбега.
С ним никто не стал спорить — конструктор был существом подневольным и любил это лишний раз продемонстрировать всему человечеству.
3 апреля они провели совещание с двумя финскими летчиками, которым приходилось летать в Арктике, о маршруте полета. База советских ВВС была в Мурманске — морская авиация. Самолеты с этой базы нередко пролетали над северной Финляндией, и именно от них столь тщательно прятали «Ханну». Ни в коем случае нельзя попадаться им на глаза — хоть у «Ханны» хорошие скоростные данные, все же она перегружена, уступает русским истребителям в скорости, и неизвестно еще, сможет ли уйти от них, поднявшись вверх.
Поэтому из Лапландии «Ханна» должна была идти к северу, к Земле Франца-Иосифа, и лишь оттуда, с высоких широт, повернуть к Новой Земле, зайдя, таким образом, к цели с севера, откуда русские менее всего ожидают опасности. Что касается русских истребителей в пределах самого Полярного института и его лагерей, то никаких данных у немецкой разведки на этот счет не оказалось. Канарис предполагал, что у Полярного института есть лишь посадочная полоса, используемая для целей НКВД, но военную авиацию госбезопасность в пределы своего хозяйства не допустит. Скорее надо обратить внимание на возможное барражирование берегов бомбардировщиками полярной авиации с аэродрома в Архангельске. Но от них можно всегда уйти. Кстати, в районе Новой Земли не попасть бы на глаза русским полярникам. Их станции держат связь с Москвой.
Так как лед на озере стал совсем хрупким и подтаял у берегов, финские саперы взорвали во льду канал, по которому «Ханна» разбегалась.
В воде «Ханна» казалась куда более массивной и крупной птицей, чем на берегу, — здесь ее двадцатиметровая длина и такой же размах крыльев были куда очевиднее.
Вылет «Ханны» был назначен на вечер 4 апреля с таким расчетом, чтобы наиболее опасные места самолет миновал ночью. Это не обещало экипажу легкой жизни, но по крайней мере избавляло от опасности встретиться с истребителями севернее Мурманска.
Еще было совсем светло — серебряный северный воздух гудел первыми комарами, которые готовились заняться истреблением таежной живности, под деревьями в тени елок еще лежали основательные пятна снега, лишь на южных склонах и лужайках он растаял.
Они выстроились на берегу, на стапеле, полковник из Люфтваффе и конструктор с замотанным шарфом горлом пожали им на прощание руки и пожелали счастливого возвращения. Полковник из Люфтваффе сказал, что рейхсмаршал только что звонил из Берлина и передал экипажу пожелания успеха в его опасной и благородной миссии. Затем они спустились в надувную резиновую лодку, которая останется на борту.
Поднявшись в люк «Ханны», они втащили лодку за собой — люк был большим, но все равно лодку пришлось поставить боком, а она была тяжелой.
Затем Юрген прошел вперед в узкий прозрачный нос амфибии, где умещалось лишь кресло пилота. Карл Фишер уместился спиной к нему, пониже, за маленьким штурманским столиком, Васильев пока что улегся, подогнув ноги, на масляном баке, потому что его смена будет следующей. Юрген передал на берег, что к отлету готов, и с берега ответили, что последняя радиограмма принята, с тех пор и до возвращения — абсолютное радиомолчание. Лишь в случае угрозы неминуемой гибели Карл Фишер должен был дать радиограмму шифром, который знал только он.
«Ханна» медленно начала разбег, держась точно середины канала во льду, чтобы не поцарапать и не повредить дюралевые поплавки. Васильев подтянул под себя ноги в теплых унтах, вжался спиной в холодную стенку кабины и чуть приподнялся, чтобы смотреть вперед через плечо Юргена. Тот уверенно взял штурвал на себя, и «Ханна» тяжело, будто нехотя, оторвалась от воды в тот последний момент, когда казалось, что они врежутся в дальний берег озера, и пошла вверх. Юрген повернул штурвал влево, и «Ханна» начала клониться на крыло, выходя на курс. Вершины елей еще были совсем близко, но Васильев уже знал, что Юрген — пилот Божьей милостью, и если кому-то суждено доставить их живыми на Полярный Урал, так это подполковнику Юргену Хорманну.
Пока строили испытательный стенд, зэки упражнялись в выдумывании ему названия. В конце концов укрепилось — Берлин. Даже охрана не называла иначе.
Утром на разводе выкрикивали: «Вторая бригада — на Берлин!»
И никто не удивлялся. Правда, наверху это слово не употреблялось.
Вокруг строительства ходило много легенд и слухов. Одни полагали, что это полигон, на котором будут тренироваться наши десантники — воздушная пехота. И когда победим фашистов, то десантники пойдут на помощь германскому пролетариату и лично товарищу Тельману. Были такие, кто думал, что скоро Гитлера возьмут в плен и привезут сюда — в ссылку, чтобы жил в привычной обстановке. А может быть, этот Берлин готовят как столицу автономной республики немцев Поволжья — надо же на освоение Севера кинуть настоящих тружеников. В общем, никто всей правды не знал, а так как между лагерями и шарагой, где сидели физики, никакой связи не было, то настоящей догадки и не могло возникнуть.