Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Саша быстро закончил инструкции — все пошли к дверям. Алмазов остался на трибуне. Тогда уже, поднимаясь, Андрей увидел, куда смотрит всесильный чекист, — на красивую Альбину, так недавно и непонятно объявленную женой Андрея.
Андрей хотел подойти к ней — спросить, понимает ли она, что происходит, но Альбина его не видела — она тоже смотрела на Алмазова: то ли с ненавистью, то ли со страхом… Считается, что в глазах можно прочесть чувства, владеющие человеком. Но это не так: прочесть можно лишь все лицо — наклон бровей, морщины у губ, линии лба — только все вместе и делает маску страдания или ненависти. А когда лицо неподвижно, по глазам ничего не прочтешь. Одно было ясно: Альбина и Алмазов знакомы, и в этом ничего странного нет — на строительстве было немного женщин и совсем мало красивых женщин. Алмазов мог использовать эту Альбину, а потом, за ненадобностью, сдать сюда. Ведь если бы он этого не желал, он бы тут же ее отсюда увел.
Алмазов наклонил голову — то ли прощаясь, то ли задумавшись.
Андрей последним из зэков покинул красный уголок и остановился в коридоре. Потом быстро вышел Алмазов. Заключенные раздались, чтобы пропустить его, вжались в стены.
Убедившись, что Алмазов ушел, Андрей заглянул в красный уголок.
Альбина стояла у стены. Глаза ее были полны слез.
— Вам помочь? — глупо спросил Андрей.
— Чем же вы мне поможете? — удивилась Альбина.
Она пошла рядом с ним к выходу. Пальцы ее были сплетены, и она ломала их, похрустывая суставами, — в этом было что-то театральное.
— А вы актриса? — спросил Андрей.
— Уже нет, — ответила Альбина.
На выходе ждала охрана — всех разделили по баракам и погнали в зону — сказали, что можно забрать свои вещи. И молчать, ни одной сволочи — ни одного слова, куда идете и зачем, ясно? Если просочится информация — виновные вплоть до расстрела, ясно?
Но конечно же, информация просочилась — в бараках было полно людей. Все уже вернулись со стройки. Собирались на этап — лагпункты эвакуировались. Люди расставались — встретятся ли? И что такое за эксперимент, когда люди должны жить, словно в ледяном дворце, в этом игрушечном городе? Кто-то в бараке предположил, что на городе будут опробованы особые лучи смерти или бациллы, а еще кто-то сказал, что его будут бомбить, недаром привезли фанерные мишени. Андрею не хотелось об этом думать — это было слишком правдоподобно.
Андрей боялся, что его и Рятамаа, жившего в том же бараке, уведут в ложный город сейчас, на ночь глядя, но Айно сказал, что охрана не глупая, чтобы ночью по морозу туда ходить, охрана сначала будет спать.
Так и случилось.
На рассвете весь барак ушел на этап, Андрей даже успел попрощаться с теми, с кем сблизился за эти месяцы, а они с Рятамаа не спеша собрались, и только к девяти за ними пришли.
Конечно же, Андрея, как и любого нормального человека на его месте, мучил страх перед неизвестностью, потому что в лагерях человеческая жизнь слишком мало стоит и поддерживается она только тогда, когда люди существуют все вместе. Но в то же время мысль о скорой встрече с Альбиной все время вмешивалась в пессимистические рассуждения и отвлекала, внося в жизнь странную, забытую уже остроту, загадку и потому — надежду.
Это был необычный развод.
Они выстроились длинной неровной шеренгой на залитой утренним весенним солнцем и порезанной острыми тенями центральной площади Берлина. Все были с вещами. Незнакомый смуглый капитан выкрикивал фамилии, фамилий оказалось пятьдесят шесть — пятьдесят мужских, шесть женских. Потом вперед вышел другой мужчина, в штатском. Он говорил легко, словно читал знакомую инструкцию:
— Сейчас вас разведут по квартирам. Там есть минимальные жилые условия. Теплые вещи. Огня не разжигать — это будет караться. Отведенные квартиры и места проживания не покидать. Это будет караться. Попыток к бегству быть не должно — вокруг, как вы знаете лучше меня, тундра. Ночью в ней холодно, и там еще лежит снег — человек виден на расстоянии многих километров. Впрочем, не мне вам это объяснять. Однако передвижения по самому городу в пределах, скажем, квартала или улицы допустимы в дневное время. Ходить друг к другу в гости не дозволяется после наступления темноты.
После этого каждому была объявлена его комната. За день, пока Андрей не был в городе, на домах появились номера, сделанные черной краской. Так что отведенная им с Альбиной квартира оказалась на втором этаже дома, одной стороной выходившего на площадь, второй — в узкую улицу. Туда же выходило окно. Над ними была еще комната, куда угодил Айно. Один. Он сказал, что придет в гости. Он был удивлен тем, что Андрей обзавелся семьей. И не знал, можно ли пошутить или это совсем не смешно. Но Альбина ему понравилась, от этого он смущался и хуже говорил по-русски.
Впрочем, Андрей тоже не смог бы сказать, рад он шутке судьбы или предпочел бы сейчас быть на этапе вместе со всеми своими товарищами. И он, и Альбина, и Айно были фишками в игре, непонятной и потому недоброй. Они были подопытными мышами в лабиринте, построенном их собственными лапками. Почему-то одному из лаборантов пришло в голову спарить двух мышат и поглядеть, как они будут тонуть рядом. И разумеется, он не стал делиться с мышами своими соображениями по поводу того, когда и в какой луже их утопят.
Андрей в этом доме еще не был. Дом был четырехэтажный, но верхний этаж оказался всего лишь декорацией. Туда и лестница не вела. Может быть, в первоначальном проекте Берлина дому положено было быть нормальным, по при воровстве, царившем на стройке, конечно же, большинство домов были лишь оболочками, о чем знал Алмазов, знал Шавло, но не должны были знать Френкель или Вревский.
Внизу располагался магазин — там были устроены прилавки и даже поставлена обычная металлическая касса с ручкой. Касса работала, только в нее не вставили ленту. Полки магазина были пусты. В нем было светло — солнце, низко поднявшись над горизонтом, косо всаживало лучи в большие витрины. Так же светло или, может быть, светлее было на втором этаже в квартире Андрея и Альбины. Квартира состояла из прихожей, где была круглая вешалка, и комнаты. Ни кухни, ни умывальника, ни туалета в квартире не оказалось. В комнате, в которой теперь Андрею положено было жить, стояли широкий топчан и табурет. И все. Хорошо еще, что окно было застекленным.
Альбина не вошла в комнату следом за Андреем, а осталась в дверях.
— Плохо, что воды нет, — сказал Андрей, обозревая скудное хозяйство.
— Здесь все понарошку, — сказала Альбина, — значит, и мы понарошку.
Айно громко протопал по лестнице. Зашел к ним.
— Воды нет, — прогромыхал он, возвышаясь над Альбиной. Альбина съежилась, как перед паровозом.
— Ничего здесь нет, — сказал Андрей.
— Надо поглядеть внизу, — сказал эстонец. — Там есть чулан, в нем могут быть вещи.
Андрей подошел к окну. Оно выходило на заснеженную узкую улицу — близко было окно другого дома, и там Андрей увидел незнакомого зэка, которого, видимо, туда вселили. Зэк показал Андрею кулак. Он был весел.
— Не беспокойтесь обо мне, — сказала Альбина, — мне все равно.
Она села на край топчана.
На ней были сильно потертая беличья шубка и небольшая круглая шляпка. Андрей понял, что она очень давно, может быть, несколько лет, не имеет ничего, кроме этой шубки и шляпки. Но эти остатки цивильной одежды говорили о том, что она вольная, а потому ее не должны были отдавать Андрею и селить в этом игрушечном городе. Ноги она подобрала под себя — Андрей раньше не догадывался посмотреть ей на ноги. Ноги были в тяжелых ботинках.