Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Андрей не стал больше разглядывать Альбину — она чувствовала его взгляд, и он ее смущал. Андрей спустился вниз по лестнице. Перила у нее забыли сделать или уже украли. Айно шуровал в чулане за магазином, куда свалили и забыли убрать доски, бочку из-под краски и иной строительный мусор.
— Эй! — сказал он радостно. — Смотри, что я нашел!
Он держал измазанное засохшей краской ведро.
Видя, что Андрей не понял его торжества, Айно поставил ведро на пол, расстегнул ватные штаны и опорожнился в ведро. Притом он оглядывался на Андрея, словно открыл новую планету, и однообразно спрашивал:
— Ладно? Хорошо? Ладно?
Не вовремя заглянул Аникушин, суетливый, шмыгающий носом, будто только что отплакал. Он увидел, чем занимается Айно, и сразу стал расстегивать ширинку, чтобы помочиться, обещал приходить к ним для этого каждый день, а потом вспомнил, зачем пришел: на главную площадь привезли полевую кухню — заботятся о нас партия и правительство.
На площади стояла очередь жителей города. У кого не было — тому выдавали миску, кружку и ложку. У Андрея все, конечно, было — не первый год в лагерях, но он взял ложку, попалась стальная, можно заточить. Суп был густой, перловый, горячий. Люди разбрелись по площади, сидели кто как, а то стояли, ели не спеша, будто с них уже сняли оковы и собрались они здесь, чтобы подышать свежим воздухом, как бы на пикник. К Альбине подошла одна из женщин, они мирно разговаривали.
Солнце светило сквозь перистые облака, но само было не видно, словно еще стеснялось светить и греть по-человечески. Длинная вереница птиц пролетела на север над площадью. Птицы с удивлением глядели вниз.
Супа давали добавку, и каждый брал, чтобы нажраться от пуза. А с сытостью, настоящей сытостью, которой многие и не помнили, в людях стали возникать другие интересы. Кто-то вслух позавидовал тем, кому по разнарядке достались бабы. Аникушин подбежал к Андрею, слюнил пальцы, будто отсчитывал деньги, и говорил почему-то с кавказским акцентом: «Одолжи бабу, а, одолжи бабу, а то все равно отберем!» Вокруг хохотали. Андрей вдруг испугался, что ночью могут попытаться сделать Альбине «трамвай» — скопом изнасиловать. И он поглядел на Айно, понимая, что в таком случае все зависело от могучего Булыжника, чью сторону он займет. Еще минуту назад Андрей и не боялся за Альбину — это же не пересылка, они же жители эфемерного города. А тут почувствовал ответственность за ее безопасность.
Айно смотрел на Альбину, Андрею не нравился этот белесый неподвижный взгляд, а рядом стоял гаденыш Аникушин и мелко облизывался — розовый кончик языка живым существом выскакивал между губ, пробегал по ним, прятался и тут же высовывался снова.
Андрей пошел к Альбине, которая ела, усевшись на деревянный ящик, осторожно зачерпывая суп из миски, стоявшей на коленях. Она или не слышала слов Аникушина, или не обратила на них внимания. Андрей встал так, чтобы прикрыть Альбину спиной от гогочущих мужиков — далеко не все были уголовниками, наоборот, в Испытлаге в последний год большинство было по пятьдесят восьмой статье, и их в Берлине тоже было немало, — но мужики подзаводили друг друга, они грубо шутили, а Андрей хлебал суп, стоя перед Альбиной, и, оказывается, любовался ею, проникался все больше нежностью к ее беззащитной красоте, понимая уже, что принял без особенного сопротивления правила наверняка смертельной игры, навязанной ему, потому что в нее вмешался неожиданный, все разрушающий фактор, позволяющий забыть о дурном исходе, наслаждаясь моментом, подобно тому, как может наслаждаться сигаретой перед казнью приговоренный к смерти.
Разрядила обстановку та женщина, что недавно разговаривала с Альбиной. Она решительно пошла к группе особо крикливых зэков, подняла миску с супом, будто намеревалась выплеснуть его им в рожи, и закричала:
— Я вам устрою «трамвай»! Вы у меня на тот свет быстро поскачете. Колчаки проклятые!
Смуглый капитан госбезопасности, который в сопровождении двух вохровцев приехал с полевой кухней, прервал взрыв хохота, вызванный словами женщины:
— Нарушение условий эксперимента, который здесь ставится, будет караться высшей мерой. На месте! Мною лично! И учтите, гады, что этот полигон круглые сутки под наблюдением. Каждый квадратный метр! — Он сделал длинную паузу, словно искал нужный завершающий аккорд, и наконец в полной тишине произнес: — Женщины распределены согласно научным спискам, так что не обсуждаются.
Капитан велел охране раздать сухой паек — по полбуханки хлеба и куску колотого сахара.
После этого они не стали задерживаться на площади. На прощание капитан велел особо не шляться. Зэки не знали, находятся ли они на самом деле под наблюдением, но от начальства можно ждать всего.
Айно молчал и шел сзади. Андрей сказал Альбине:
— Вы не бойтесь. Ничего не случится.
— Разумеется, — сказала Альбина. — Ничего не случится.
Она была заторможенная и равнодушная. Но перед тем как войти в темный зев дверного проема, она остановилась и пропустила вперед Андрея. Значит, чего-то все же боялась — темноты ли, зверей, насильников?
Когда они поднялись наверх, Альбина сказала Андрею:
— Давайте свою пайку, я спрячу.
Он передал полбуханки и кусок сахара.
Айно сделал движение, словно тоже хотел войти в долю, но Альбина не стала брать его хлеб, а сказала рассудительно:
— Вы на другом этаже живете, может, ночью захотите поесть…
— Не захочу! — Андрей впервые увидел, как Айно улыбается.
— Нет, — твердо ответила Альбина. — Нельзя. Если ночью к нам придут… за мной, то обязательно хлеб отнимут.
— Вы что говорите! — закричал Андрей.
Но Айно сказал совсем спокойно:
— Я думаю, что не придут. Они все верят, что за ними в глазок наблюдают.
«Правильно, мы же все равно в камере», — внутренне согласился Андрей и был благодарен Айно за то, что тот произнес успокоительные слова.
А тот, так и не отдав хлеба, потопал к себе наверх, на третий этаж.
Альбина стала вслух рассуждать, куда спрятать хлеб и сахар, потому что могут прийти воры. Она даже сбегала вниз, нашла там кусок оберточной бумаги, сделала сверток и сначала спрятала в углу под досками, потом ей это место не понравилось, и она попыталась засунуть пакет под топчан, но зазор оказался слишком мал.
Андрей не вмешивался, он стоял у окна и смотрел на Альбину, и ему нетрудно было вообразить, что ее суета — признак обыденной жизни в несуществующем, но реальном городе, не имеющем никакого отношения ни к тундре, ни к Испытлагу, ни к Советской стране. Что они на самом деле живут где-то в Европе и сейчас Альбина занимается уборкой, конечно же, уборкой, а потом они поужинают и лягут спать… И, дойдя в мыслях до этого момента, Андрей вдруг увидел икры Альбины — она как раз встала на колени, вертя головой в поисках иной ухоронки. Андрей не видел ни тяжелых башмаков, ни потертой шубки — так щеголю восемнадцатого века достаточно было увидеть на мгновение кусочек дамской лодыжки, чтобы воспылать страстным желанием.
— Нет, — сказала Альбина, — ничего не выйдет. Нам нужен шкаф.
Оказывается, она тоже мысленно ушла из лагерного прозябания в видимость какой-то иной жизни.
— Мы его обязательно купим, — сказал Андрей, подходя к Альбине и протягивая руку, чтобы помочь ей подняться.
И, неосторожно улыбнувшись своим же словам, он разрушил очарование игры, в которую готова была погрузиться Альбина. Может, он притом слишком сильно сжал ее тонкие мягкие пальцы и, помогая подняться, более, чем необходимо, потянул ее к себе.