Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Бомба номер два, товарищ Сталин, — сказал Шавло, — под кодовым названием «Иван» уже готова, и теперь для нее изготавливается новая оболочка, которая позволит погрузить ее в бомбардировщик дальнего действия.
— Правильно, — сказал Сталин. — Молодцы, что спешите выполнить это мое указание.
— Эта работа практически закончена.
— А остальные бомбы? Меня интересуют остальные. Одной бомбой мы можем только пугнуть. Но для победы мы должны иметь хотя бы несколько бомб. И поймите, товарищ Шавлов, сейчас от вас и ваших сотрудников, от их беззаветной работы на благо нашей советской родины зависит судьба и нашей страны, и всего мирового пролетариата!
Этот монолог стоил Сталину таких усилий, что он надолго закрыл глаза. Но Берия и Шавло сидели неподвижно, будто боялись его разбудить.
— Говорите, — произнес Сталин, не открывая глаз.
— Третья и четвертая бомбы будут готовы осенью — надеюсь, в октябре.
— Почему так долго?
— Дальше дела пойдут быстрее, товарищ Сталин.
— Мне не надо дальше, мне надо сокрушить наших врагов раньше. Немедленно! Сейчас! Я приказываю вам, Шавлов, под личную ответственность, чтобы к началу сентября были закончены бомбы три и четыре. Под вашу личную ответственность…
Сталин откинул голову назад и захрипел.
Вбежал Поскребышев. За ним маленький мужчина в белом халате.
— Идите и исполняйте, — сказал Поскребышев. — Я сообщу вам, когда товарищ Сталин вызовет вас снова.
Берия не оборвал Поскребышева, который посмел выгнать их. Ясно было, что больше им нечего делать на даче.
Машина Берии выехала из ворот и повернула почему-то направо — по сторонам шел лес, потом она выехала на широкое поле, кое-где поросшее кустарником, которое полого скатывалось в пойму речушки.
Берия сказал:
— Пойдемте немного погуляем, такой хороший теплый день.
Когда они отошли от машины, Берия, сверкнув пенсне, уставился змеиными глазами на Матю.
— Ваш диагноз? — спросил он.
— Лучевая болезнь, — ответил Матя.
— Без сомнения?
— Без сомнения.
— И это опасно?
— По тому, что я знаю, он проживет немного. Может быть, всего несколько дней.
— И вылечить нельзя?
— Нет, пока медицина бессильна.
Берия медленно пошел по тропинке над широким зеленым склоном.
Матя подумал, что Берия только проверяет выводы, к которым пришел сам. Видно, симптомы болезни появились у Сталина давно и интерес Берии, прилетавшего недавно в Ножовку, был вызван в значительной степени этим.
— А каковы, вы думаете, причины этой странной болезни? — спросил Берия. — Она заразна?
— В обычном смысле этого слова незаразна.
— То есть Иосиф Виссарионович не мог подцепить ее у Ежова или Алмазова?
— Нет.
— Так в чем же дело?
Шавло молчал.
— Матвей Ипполитович, — сказал Берия, останавливаясь. — Я хотел бы вам напомнить, что вы полностью находитесь в моей власти. Что я и без доноса Алмазова знаю о вас достаточно, чтобы завтра же расстрелять. В том числе я уверен, что вы отлично знали о радиации и смертельных лучах, которые испускает бомба, но скрыли это от своих шефов. Вы не сказали сначала и понимали, что если скажете с опозданием, то пощады вам не будет. Но я не хочу вас уничтожать, Шавло, я надеюсь, что мы с вами еще много лет будем работать вместе, рука об руку. Поэтому мне нужна абсолютная откровенность.
— У меня есть подозрение… — начал Матя, понимая, что сейчас вынужден будет признаться в фактическом убийстве вождя Советской страны. — У меня подозрение на оплавленный кирпич, который Ежов оставил Сталину на память. На письменном столе.
— Блестящий? Как яблоко?
— Вот именно.
— А я, дурак, даже в руки его брал! — Берия вдруг рассердился. — Ты мне мог сказать, а?
— Надеюсь, что это вам не угрожает. Товарищ Сталин часами и неделями подвергался непрерывному сильному облучению.
— Хорошо, — сразу остыл Берия и повернул обратно, к машине. — Я вытащу этот слиток для проверки. А ты обеспечь мне специалиста с измерительным прибором. Как он называется?
— Счетчик Гейгера.
— Чтобы у меня всегда рядом был счетчик Гейгера.
У машины Берия вдруг задумчиво произнес:
— Мы с тобой вступаем в атомную эру. Пути назад нет. Придется быть очень осторожными…
Сказать, что выступление Гитлера против Польши застало Европу врасплох, — значит ничего не сказать. В одночасье Гитлер разрушил все планы западных держав по развертыванию войск и мобилизации, которая должна была начаться не спеша к августу, в надежде, что все еще обойдется. Английская и французская общественность, хоть и выступала против нового Мюнхена и осознавала уже, что Гитлера можно остановить лишь силой, теперь съежилась и замолкла. Даже сведения о бомбардировке Варшавы и Кракова, о боях на Вестерплатте, где немецкий десант никак не мог одолеть польский морской гарнизон, казались лишь кошмаром из чужого мира, который не может иметь отношения к моему дому, к моей семье, к моей жизни.
Паралич охватил и всю структуру власти — Черчилль со своей антинемецкой позицией и постоянной непримиримостью к Гитлеру должен был получить немедленную власть военного времени, даже Гитлер так полагал, но заявление о подписании советско-германского договора о дружбе и нейтралитете разрушило весь карточный домик его политики. Надо было еще привыкнуть к тому, что воевать придется, вернее всего, сразу с обоими тоталитарными режимами Европы, а Америка, занятая своими дрязгами с Японией и президентскими выборами, постарается в европейские дела не вмешиваться.
Чемберлен подал в отставку, Галифакс поста премьера не принял, Черчилля палата общин не пропускала…
Черчилль укрылся в тот день в Адмиралтействе. Этот компромиссный пост парламент подарил Черчиллю, так как он был внекабинетным, ради того чтобы успокоить растерянное общественное мнение, для которого имя Черчилль связывалось теперь с честью страны, которую Черчиллю и положено было спасать, не имея к тому ни сил, ни средств.
— Какого черта? — спросил Черчилль адмирала Маунтбэттена, который сидел у камина в кабинете, еще пахнущем табаком его прежнего хозяина. — Какого черта Сталин допустил утечку информации о секретных переговорах — это же компрометирует Россию?