Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Алеша отвел Берестова в секцию публицистики, где собрался народ, профессионально шастающий по круизам.
К удивлению Андрея, среди членов секции он увидел Фрея; тот был одет неформально — без галстука — и старался не привлекать к себе внимания. Там же сидела Татьяна. Она была в сером сиротском платье с ниткой жемчуга на шее.
Сначала выступал грузный рыжий швед, которого Андрей раньше видел только в баре. Там он сжимал в лапе бутылку виски и не сводил пьяных глазок с Дилеммы Кофановой. Он был так похож на тигра, изготовившегося к прыжку, что хотелось посмотреть, как вздрагивает кончик его полосатого хвоста.
Швед был трезв, и его беспокоила судьба озоновых дыр в атмосфере. Он полагал, что корыстное легкомыслие европейских правительств, и в первую очередь советского, погубит человечество.
Вызов шведа приняла, как ни странно, Дилемма Кофанова. Она тоже приплелась на секцию и даже объявила себя писательницей, потому что намеревалась создать мемуары. Ей было на вид лет двадцать пять — самое время для мемуаров. Платье Дилеммы было целомудренно застегнуто сверху и возбуждающе расстегнуто снизу. «Некоторые, — заявила она, — рассуждают здесь о плохой экологии, тогда как африканские народы голодают с утра до вечера».
Дилемма думала, что экология и есть природа.
Фрей не выступал, но несколько раз выкрикивал с места «Вот именно!» и «Давно пора!». Андрей все ждал, что он объявит писателям: «Есть такая партия, партия зеленых!» — но Ильич сдержался.
Когда уже вечерело и солнце, садясь, пронзало горизонтальными ослепительными лучами весь теплоход, Антонина отыскала Андрея в валютном магазине, где он любезничал с продавщицей, и велела следовать за ней в бар второй палубы. Андрей без охоты подчинился.
Там сидела вся бегишевская компания.
Оскар был трезв, деловит, как в кабинете.
— Пить будете? — спросил он. — Оранж? «Байкал»? Кока-кола?
В списке спиртных напитков не было.
— Кофе, — сказал Андрей.
— Есть разговор, — сказал Бегишев. И откинулся в кресле, словно самое главное дело уже совершил, остались детали для подчиненных.
После краткой паузы за дело взялась Антонина.
— Мы к тебе, Андрюша, присмотрелись, — сообщила она. — Реакция, в общем, положительная. Кое в чем ты наш человек, а кое в чем — не наш.
— Но не чужой! — вмешался Фрей. — Нет, не чужой!
«Знал бы ты, голубчик, что именно мою жену старался сжечь в доме убитого тобой человека!»
— Мы лишились товарища, — сказала Антонина. — Хорошего товарища, но физически слабого человека.
Она произнесла эти слова так, что хотелось встать и почтить память Маннергейма минутой молчания.
— И оказались в сложном положении. Без переводчика — как без рук. Конечно, мы можем вызвать нового, нам из Москвы его быстренько доставят. Но формальности, сборы — ты же понимаешь! Можем упустить драгоценное время. И тут мы подумали: есть один хороший человечек — Андрюша. Ему, наверное, не грех подзаработать. И он уже рядом с нами и уже проверен, понимаешь?
Андрюша понимал, что ему, очевидно, повезло. Маннергейм заболел вовремя. Ты ломал голову, как дальше следить за этой компанией, а они сами тебя приглашают к себе. Теперь только не переиграть.
— Ничего тебе, Андрей, — сказал Фрей, — не составит трудности. Как ехал на пароходе, так и едешь. Только в экскурсии ходи с нами, с нужными людьми поговоришь. Я бы сам это сделал, но у меня, понимаешь, историческая роль. Должен держать фасон…
— А вы знаете языки? — спросил Андрей. Вроде бы без ехидства. Не верил он в образованность второго Ленина.
— Разумеется. — Ленин вытащил платок и стал промокать лоб. У него потел лоб, когда он волновался. — Но мой ближайший язык — немецкий. Крупнейшие философы творили именно на этом языке.
— Маркс и Энгельс, — пояснила Антонина.
Она сидела, положив ногу на ногу. Юбка съехала к бедрам, ноги были гладкие, мускулистые, Бегишев смотрел на них.
— Для работы мне нужен был именно этот язык, — сказал Ленин.
Андрея тянуло пошутить: «И в гимназии вы его учили, Владимир Ильич». Но такая фраза могла оказаться самоубийственной.
— В Швеции распространен шведский язык, — сказала Антонина. — И английский, правда, Владимир Иванович?
Она умела блюсти конспирацию.
— А вы английским владеете, — сказал Бегишев. — У меня точная информация?
— Я говорю по-английски.
— Сколько в день? — спросил Бегишев.
— Не знаю, — ответил Андрей. — Я же не думал об этом раньше.
— Интеллигентская глупость, — сказал Бегишев. — Учись отвечать сразу — разбогатеешь.
Все засмеялись, даже Алик. Андрей подумал: а в самом деле, сколько надо попросить?
— Предлагаю, — сказал Бегишев, — за день работы сто баксов. Все равно гулять. Работаем два дня. Пока стоим в Стокгольме. Может быть, еще один день на Готланде. Всего триста. Хорошие деньги. Ты столько своей археологией никогда не накопаешь.
— По крайней мере виской зальешься, — сказала Антонина.
— Пятьсот за все, — сказал Андрей.
Все замерли.
— Ну ты наглец, — сказал через минуту Бегишев. — Ну и наглец. Нам лучше местного нанять.
— А мне лучше остаться писателем, а не вашим служащим, — сказал Андрей. — Я пойду, а то устал сегодня.
— А не выпьешь с нами? — миролюбиво спросил Бегишев.
— Нет, спасибо.
Он ушел. Антонина догнала в коридоре и сказала, что Оскар согласен на четыреста.
Андрей дал себя уломать.
Когда Андрей пришел на ужин, Анастасия Николаевна и Татьяна уже сидели за столом. Одинаковыми движениями близких родственниц они намазывали маслом круассаны.
— Что интересного в мире писателей? — спросила пожилая дама.
По тону было понятно, что ей наплевать на то, что происходит в мире писателей, но она умела придать милому лицу выражение искренней заинтересованности.