Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Старик выл, инструменты звенели, молодой доктор тяжело дышал. Гаузе бросил взгляд на старика. Любопытство — ходят же смотреть на зверскую казнь. В журнале от фотографии расстрела не отвернутся.
Лицо старика в крови, усы в крови. Бьется старик, хрипит, а в дверях — товарищ полковник. Весь из шариков, наблюдает. Встретил взгляд Петра Гаузе, прямым ходом к нему, присел на край нар, словно в гости заглянул.
— Как тебе у нас? — шепнул.
— Что происходит? Куда я попал?
Полковник щупал ткань джинсов.
— Товарищ полковник…
Полковник пальцем помахал перед носом, шепнул Гаузе на ухо, дружески:
— Я тебе, падло, не товарищ, тамбовский волк тебе товарищ. Так, может, ты вовсе и не П-234?
— Вот именно.
Старик завопил, полковник поморщился.
— Гаузе, говоришь?
— Гаузе, Петр Петрович.
— Дурак ты, что ватник снял. Теперь ты — П-234, навесим тебе еще одну десятку, помяни мое слово. Иного выхода нам отчетность не позволяет. Если тебя не будет, на что мы П-234 спишем?
Звяк — зуб об алюминиевую тарелку.
— Коренные рвать? — спросил молодой доктор.
Полковник легко вскочил с нар, подбежал, заглянул в рот старику.
— Оставляй. Пускай побалуется. Мы не изверги.
Старик обмяк в кресле. Кровь струилась по серой рубашке, по кителю, на кальсоны, на сапоги.
Полковник вытащил из кармана синих галифе плоскую фляжку. Подошел к молодому доктору, тот голову быстро запрокинул, ему в горло из фляжки было налито. Потом полковник к женщине подошел. Та отвернулась.
— Полина, за службу, — сказал полковник. — Прими.
Пожал плечами, поглядел на Гаузе, словно хотел и ему предложить, но передумал, спрятал фляжку и пошел вон.
Солдаты наклонили кресло, свалили старика на пол. Женщина собрала инструменты со столика в чемоданчик. Отдельно унесла тарелку с зубами. Солдаты остальное унесли. Старик лежал, открыв рот — а зубов нет. Ни одного — только черные десны.
Глава 6
В полдень принесли две миски с баландой. Откуда-то слово вспомнилось. Старик мычал, страдал. Может, ему теперь челюсти вставят?
— Вам челюсть вставят?
Старик головой покачал, взял свою миску, всосал жижу беззубым ртом, потом пальцами ошметки капусты в рот заложил, поглубже затолкал, сглотнул. Что-то сказал, а что — непонятно.
Старик вытер сапоги рукавом рубахи, добрел до стенки, стал в нее отстукивать. Потом послушал, что отвечают.
Но тут пришел солдат, позвал:
— П-234. На суд.
Старик от стучания отвлекся, хлопнул Гаузе по спине: иди, мол.
По обе стороны коридора запертые двери. Одинаковые. В коридоре сыро, голые лампочки кое-где.
Солдат провел Гаузе по узкой лестнице, по коридору — почище. Там, за решеткой, второй солдат ждал.
— Повестка есть? — спросил.
Гаузе послушно показал ему повестку.
— А фотография? — спросил солдат.
— Не было, — сказал Гаузе.
— Тогда иди фотографироваться. А то дальше не пустят.
Завели Гаузе в маленькую комнату. Там стоял аппарат на ногах, большой, старинный. Старый фотограф вышел из-за занавески, замахал руками:
— Нет! Нет, ателье закрыто!
— Надо, — сказал солдат. — Суд ждет.
Старичок убежал за ширму, вынес оттуда помазок, кусок мыла, горячую воду и стал Гаузе брить.
Солдат стоял в дверях, курил, отчего было такое шевеление в душе, что помереть хотелось. Гаузе отработанный дым втягивал ноздрями — со всей комнатки дым к нему тянулся. Покурил.
Старичок брил и все спрашивал:
— Не беспокоит?
Гаузе не отвечал. Гаузе думал. Потом спросил:
— Вы давно здесь?
— Ах, что вы, — сказал фотограф. — Разве можно?
Он унес парикмахерские инструменты, прибежал с коробкой красок. Пальцами по щекам — румянец размазал, голубым под глазами…
— Вы будете у меня интеллигентный человек.
Белилами — лоб. Замер. Спросил:
— Усы делаем?
Солдат подошел, поглядел.
— Гитлеровские?
— Можно гитлеровские. Тогда суд строже станет.
— Зачем же мне гитлеровские? — спросил Гаузе. — Я без усов обойдусь.
— Делай гитлеровские, — сказал солдат.
Старичок — чирк-чирк под носом. Гаузе уже знал, что у него гитлеровские усы. Конечно, суду не понравятся такие усы. А старичок уже чуб на лоб начесывает, салом примазывает.
— Гадок? — спросил у солдата.
— Гадок, — сказал солдат. — Фотографируй.
Гаузе бы поднять руку, стереть усы и чуб, да рука не поднимается. В общем, все равно, это же скоро кончится.
Старичок нырнул под черное покрывало. Оттуда:
— Улыбайтесь!
Из объектива — стекло в сторонку — вылетела птичка, пискнула, спряталась.
— Всё! Отличные кадры!
Старичок засунул руку сверху в ящик аппарата. Вытащил фотографии.
Гаузе поглядел.
Фотографии были Гитлера. В парадной ферме, с Железным крестом на груди. Совсем на Гаузе не похожи.
— Это не мои фотографии.
— Ах, какая разница, — сказал фотограф. — Других мы не делаем.
Пошли они дальше. Через холл, по широкой лестнице. В большой зал.
Стол вдоль стены. За столом полковник сидит. Капитан Левкой. И еще один лейтенант.
Гаузе поставили у другой стены. Два солдата по обе стороны.
Офицер с Левкоем в шахматы играли. Полковник новый пакет надувал, целенький.
— Привели, — сказал солдат. — Вот повестка. И фотографии.
Офицеры стали фотографии разглядывать. Разглядывают, потом на Гаузе смотрят, сравнивают.