Веселые человечки: культурные герои советского детства
Шрифт:
К достоинствам перевода можно отнести и то, что мир, в котором живут Винни-Пух, Пятачок, Иа-Иа и другие зверушки, в пересказе Заходера почти не русифицирован [435] . В нем сохранена полная парадоксов английская ментальность: достаточно вспомнить, как в VI главе Винни-Пух стучится в собственную дверь, когда его нет дома, или как лишенное смысла и непереводимое превращается у Заходера в «загадочную» песенку: «Про Сорок Пяток или… Пяток Сорок».
435
К немногим случаям русификации можно отнести песенки:
Лесные лабиринты Бориса Заходера
Заходер блестяще сохранил свойственные книгам Милна простоту и четкость построения текста, а главное — очень сложную и многомерную структуру повествования, когда действие происходит «сразу на трех сценах». Это игра Кристофера Робина на коврике с игрушками, жизнь зверушек уже на «своей территории» в лесу и — в историях, которые отец рассказывает мальчику о медвежонке и о нем самом. Сказочный мир вставлен в рамку из реальной жизни, недаром в I главе рассказ отца прерывается вопросом мальчика, придет ли отец смотреть, как его купают на ночь в ванне. Отец отвечает уклончиво и неопределенно: «Может быть…» (Заметим, что английская критика никогда не простила ни Милну-писателю, ни Милну-отцу этой реплики и холодка, с которым она была произнесена).
Сложная система повествования, несколько миров, в которых разворачивается действие, требовали формального выражения — переключения глаголов, коша легко совершается переход от формы первого лица — к третьему и второму. Так, герои повествования говорят о себе в первом лице, часто думают о себе в третьем (Пух страдает от собственной глупости, а Пятачок — от трусости), видят себя героями историй, рассказанных мальчику отцом, или вступают в диалоги друге другом. В конце первой главы в разговоре Кристофера Робина с отцом мальчик спрашивает у него о Слонопотаме: «А я его поймал?», или просит рассказать Винни-Пуху «сказочку про него самого».
Во многих изданиях графически эти переключения передавались курсивом или жирным шрифтом (см.: Милн — Заходер 1992, 12, 19–20), но каким бы шрифтом ни был набран текст, рассчитан он был (и у Милна, и у Заходера) на достаточно высокий уровень метафорического мышления, которым обладают многие дети. Для них переход из мира игры на ковре, в детской в мир настоящего Леса, где живут Пух и его друзья, и обратно в детскую кажется вполне естественным и не составляет труда. Как и то, что маленькие зверюшки, они же — антропоморфные игрушки, обладают характерами людей и неуязвимостью мягких игрушек. Винни-Пух падает с высокого дерева и не разбивается, Тигру и Крошку Ру ловят в рубашку Кристофера Робина, и опять все кончается хорошо. О способности детей воспринимать противоречащие логике образы Мирон Петровский пишет: «Дети и философы весело смеются, сталкиваясь с такими противоречиями» (Петровский 2006, 342).
Наиболее сложен в этом отношении образ самого Винни-Пуха. Он существует сразу в нескольких ипостасях — плюшевого мишки, подаренного реальному Кристоферу Милну в его первый день рождения, маленького медвежонка, живущего в Лесу, и (что очень смешно) — грозного, почти реального, медведя, которым он время от времени хочет казаться. Именно он пришел к Сове и крикнул очень громким голосом: «Сова! Открывай! Пришел Медведь».
Каждому из миров, реальному, сказочному и «театральному», соответствует свой Пух, и объединение их в одном персонаже требует от ребенка определенной мифологичности восприятия, о котором писали Лотман и Успенский: «…однократность предметов не мешает мифологическому сознанию рассматривать — странным для нас образом — совершенно различные, с точки зрения немифологического мышления, предметы как один» (Лотман, Успенский 1992, 59).
Заметим, что русский язык и его суффиксальная система предоставляют больше возможностей для передачи всех перевоплощений Винни-Пуха, чем английский. Так, английскому «Веаr» в русском тексте Заходера соответствуют — «медвежонок»: «Теперь я понял, — добавил он. <…> — Я самый бестолковый медвежонок на свете!»; «мишка»: «А Кристофер Робин посмотрел ему вслед и ласково прошептал: — Ах ты глупенький мой мишка»; и уже упоминавшийся «медведь».
Детский Винни-Пух
При всем разнообразии приемов, использованных Заходером с целью адаптировать достаточно «взрослый» текст Милна для детской аудитории, можно говорить о некоторых общих чертах, характеризующих его произведение «Винни-Пух и Все-Все-Все».
1. Создавая свои замечательные шумелки, кричалки и пыхтелки, Заходер прибегает к словотворчеству, подобному детскому, и тонко дифференцирует слова не столько по смыслу, сколько по звуку. Именно благодаря этому вместо однообразных «buzz» (букв. — шум, жужжание, гул, мурлыканье) и «whisper» (шепот), которые постоянно встречаются в английском оригинале, в русском тексте возникла целая россыпь звукоподражательных детских слов. Как поэтические произведения, ворчалки и песенки-загадки, «сочиненные Винни-Пухом», восходят к культуре детской считалки — четкой, ясной и ритмичной. И если произведение Милна больше построено на игре омонимами, многореферентности слов и логических инверсиях, для Заходера прежде всего важна детская стиховая игра.
2. Многие слова, встречающиеся в тексте, можно отнести к так называемой детской этимологии: например, «правильнописание» и «искпедиция», или просто к окказионализмам, недолговечным, но очень выразительным, которые так легко умеют создавать дети. Это глаголы «понурился» и «бумкать», прилагательное «деньрожденный» о подарке, «палка-догонялки», «пиргорой» и многие другие. Это по-детски неправильное употребление слов во фразах: «Спасибо, Пух, мне уже посчастливилось», произнесенной Иа-Иа в ответ на пожелания счастья, или: «пчелы что-то подозревают и ведут себя подозрительно». Все это Заходер придумал для ребенка и в стиле речи ребенка, не впадая при этом в слащавость.
Очень по-разному переводит Заходер слово «Oh!», которое так часто произносит Пух в сложных ситуациях, и каждый раз оно звучит у него естественно и по-детски: «Мама!», «Ай, помогите!», «Ай-ай-ай, спасите-помогите!», «Обидно!» и т. д. Подобно маленькому ребенку, медвежонок считает, что «поймать Слонопотама можно. Надо только, чтобы у охотника в голове был настоящий ум, а не опилки…» (Милн — Заходер 1992, 50) (курсив авт. — Н. С.). Здесь, как это часто бывает у детей, происходит подмена биологического объекта — мозга — абстрактной категорией — умом.
3. Для Заходера очень важен такой формальный на первый взгляд прием, как использование прописных букв в написании существительных, которые при этом часто превращаются из нарицательных в собственные. Уже в предисловии к первому изданию, представляя детям главных героев сказки, Заходер перечисляет их всех, и в частности кролика, про которого говорит, что хотел бы познакомить их «с кроликом (его так и зовут — Кролик)». Уже в этом представлении кролика видно, что автор достаточно высоко оценивает способность ребенка к категоризации. Сам по себе стилистический прием написания имен нарицательных с прописной буквы носит у Заходера двоякий характер. С одной стороны, кролик, становясь Кроликом, на первом этапе лишается каких-либо отличительных черт (об этом см.: Лотман, Успенский 1992, 58), с другой — за ним тянется шлейф характеристик, присущих всему классу кроликов; в данном случае его плодовитость и пренебрежительное отношение к потомству. Он даже не знает точно, сколько — семнадцать или шестнадцать — ему понадобилось бы карманов, чтобы носить в них своих детей.