Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Шрифт:
Этот день радовал меня ещё и по другой причине.
Бабушка Гванца собиралась красить яйца в красный цвет. Больше всего яиц доставалось обычно мне, и я устраивал настоящий яичный бой, беспощадно колотя яйца друг об друга. А потом ел и ел их. Вы уже знаете, что ваш покорный слуга большой до них охотник. Ради такого лакомства он готов снова сесть в большую плетёную корзину и покатиться вниз с самой высокой скалы!
За несколько дней до пасхи дед выбрал специально для меня четыре огромных яйца. Два из них он завернул в тряпку и повесил над очагом: продымятся, мол, и станут крепче, два других сварил в известковой воде, обещав мне, что скорлупа
— Тише, мать, не разбуди ребёнка! Ты что, сдурела?
— Кто-то стрелял в нас! Разве ты не слышал? — сказала бабушка дрожащим голосом.
Мне тоже послышался какой-то треск, но не думаю, чтобы это был выстрел.
— Точно стреляли из ружья! В уши мне так бабахнуло, что я чуть не оглохла.
— А выстрел близко раздался?
— Рядом!
— Не померещилось ли тебе, старая?
— До сих пор мне ещё никогда ничего не мерещилось. За что же вдруг теперь отец небесный прогневался на меня?
— Интересно, кому же это приспичило пугать нас, да ещё перед самым светлым воскресеньем?
— Разве без врагов проживёшь? Столько всяких бездельников шатается повсюду, что… Послушай, часом ты ни с кем не повздорил?
— Я не любитель этого дела, разве ты не знаешь?
— Может, Амброла кого обидел?
— Но мы бы знали об этом!
— Ох, грешный мой язык! Пиран в последнее время всё обходит нас стороной, может, он чем-то недоволен?
— Да полно тебе вздор нести! Ты что, совсем свихнулась? Я ж ему такую избу сколотил, что вся деревня глаза пялит, чем же он может быть недоволен? У него теперь семья — вот и занят по горло!
— Выходит, сам чёрт в нас стрелял? Постой! Куда ты?
— Лучинку зажечь. Выгляну во двор.
— Ни-ни-ни! Не губи меня, не зажигай огня! Может, кто-нибудь в щёлку подглядывает. Как же, посвети ему сердечному! Если в темноте не попал, то теперь прямо в лоб тебе пулю пустит!
— Не лучше ли умереть от пули, чем со страху?
— Ба-бах! — прогремело в это время.
— Батюшки-светы! — взвизгнула бабка, вскочив, — ты жив, отец?
— Не бойся, мать, не попали! Думаешь, из ружья стреляли? Нет, пушку привезли в Сакивару!
Страх передался и мне, я задрожал и заплакал.
— Не плачь, радость моя, в тебя никто не попадёт! — бабушка обняла меня и крепко прижала к себе.
Из другой комнаты примчался встревоженный отец со свечой:
— Что случилось? В чём дело?
— Потуши огонь! — прикрикнула на него бабушка.
— Ой! Лопнули мои пузыри! — воскликнул я.
— Какие ещё пузыри? — открыл рот дед.
Дело в том, что в прошлом году на пасху я видел у Кечошки красный шар. Он привязал его ниткой к пальцу и крутил им над головой. И было это ни что иное, как куриный зоб, очищенный, высушенный и выкрашенный. Поэтому, когда наши резали кур к нынешней пасхе, я, чтобы не отставать от Кечошки, собрал зобы, надул их и сделал себе два таких же шара. Бахвал и забияка Кечо наверняка лопнул бы от злости, увидев невзначай мои шары, и поэтому мне очень хотелось похвастаться ими. Но, заметив, что наша кошка не с добром косится в ту сторону и, опасаясь, как бы она не разорвала их, я подвесил шары на ночь над очагом. А теперь они, превратившись в лохмотья, беспомощно болтались на ниточках. И во всём было виновато тепло: шары нагрелись и…
Перепуганные дед с бабкой успокоились.
А мне было очень досадно, и я заревел. Правда, горе моё было недолговечным: наглотавшись слёз, я снова заснул, как ни в чём не бывало. Недаром говорят, что детское горе живёт лишь до сна.
Проснулся я поздно.
Бабушка меня принарядила, дала мне в руки корзину, полную красных яиц, и повела с собой в церковь.
Возле церковной ограды собралось людей видимо-невидимо. Бабушка подвела меня к ветхому деревянному кресту, взяла у меня корзину и сложила яйца на бугорке.
Я невольно залюбовался, так красиво заалели яйца в пышно зеленевшей траве.
— Не трогай их, деточка, они ещё не освящены. А потом, пожалуйста, бери сколько хочешь! — предупредила меня бабушка и сама пошла в церковь.
А я остался сидеть на камушке и нетерпеливо ждал, когда появится поп.
«Хоть бы вместо проклятого попа Кирилэ пришла Гульчина, ей-богу, подарю ей три красных яичка!» — подумал я. Но сколько я ни вертел головой, как ни таращил глаза, — её нигде не было видно. Тогда я стал молить бога: пусть хоть поп поскорее придёт и освятит яйца. Но, видимо, Кирилэ не спешил. Однако я был не один: в церковном дворе и крестов достаточно, и красных яиц, а поп все яйца должен освятить. Без его благословения есть пасхальные яйца никак нельзя. Отчего? Кто ж его знает! Словом, так или иначе, но пасхальные яйца заставили меня забыть про жгучий перец, и я снова полюбил красный цвет.
Наконец пришёл Кирилэ. Он начал широко размахивать кадилом, вышагивая меж крестов. Ветер доносил запах ладана и щекотал в носу. Я не любил этот запах, но что было делать, не бросить же яйца на произвол судьбы!
Кроме яиц, на могилах лежала и другая снедь. Когда поп окончил своё бормотанье, он дал знак идущему следом за ним служке, чтобы тот сложил всё в хурджин. Служка собрал разложенную снедь, отгоняя при этом ребят, которые готовы были, словно воробьи на кругу, наброситься на освящённые яички. Подойдя ко мне, Кирилэ услал куда-то своего помощника с полным хурджином, а сам нагнулся, пошептал что-то над моими яйцами и стал их засовывать в карман под рясу.
Сердце моё едва не лопнуло, как те шары, которые я повесил над очагом.
Неужто это черноусое страшилище оставит меня совсем без яиц, отнимет у меня даже мои боевые яйца?
Поп поспешно рассовал всё по карманам и, махая кадилом, пошёл к следующему кресту. А я так и остался стоять с разинутым ртом. Что было делать? Не ждать же следующей пасхи?
Схватив пустую корзину, я подкрался к соседнему кресту и, как только поп перестал шептать, ловко сложил туда все яйца.
Кирилэ задымил мне в лицо кадилом и недобро сверкнул глазами:
— Ты что делаешь, грешник? Бог прогневается!
— А на тебя не прогневается? — выпалил я и загородил корзину, к которой подбиралась его цепкая длинная рука.
— Положь их на место, несчастный! — гаркнул он.
— Отдай мне мои боевые яйца, а я тебе эти отдам, — сердито огрызнулся я.
Поп, испугавшись, как бы народ не услышал перебранки, в сердцах чертыхнулся и вернул мне мои яйца. А я отдал ему те, которые собрал на чужой могиле, и побежал к друзьям состязаться.
С того дня я старался не искать встреч с попом Кирилэ, но теперь уж я его не боялся, а открыто ненавидел. Но… между нами стояла Гульчина, а без неё мне и белый свет был не мил.