Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика
Шрифт:
Приближалось время обеда. Надо было чем-то набить желудок.
«Господи, да разве это спорт? Одно смертоубийство. Молю я бога, чтоб бросил ты поскорее своё проклятое регби!», – такие слова бросила ему вдогонку мама, когда уезжал на вокзал…
Сейчас Марат лежит в палате на своей койке, пережёвывает в который раз мамин наказ. За распахнутыми настежь окнами бушует ветер, струится сквозь рамы, приятно обдувает лицо. Марат с наслаждением вдыхает прохладный, смолистый воздух.
Пионерлагерь «Восток» выстроили в густом бору. А дощатые корпуса, куда поселили спортотряд из Москвы, стоят на отшибе. Благодать, да и только. Зато дальше, к решётчатой ограде нужно продираться: молодые сосенки и ели теснятся вокруг
Лес в округе давно не расчищали. Повал, видно, и вовсе не убирали. Когда гуляли по вечерам – под ногами вспучивалась и дымилась сопревшая труха.
Тридцать человек уместились в двух палатах. Но мест незанятых сейчас в избытке. Почти все отправились в Москву на турнир. Только у самой стены храпит Урий, укрывшийся простынёй с головой. Напротив, у окна, Антанас читает вслух на литовском. Чмяга, Шура и Ганя куда-то смылись. «Раздолье им без Вадима Борисовича, – подумал Марат, – когда он ещё там со станции приползёт, бухой вдугаря. Без Рогволда-то, кореша своего, отпустил вожжи… Да, разумеется, можно заниматься и бадминтоном, – в который раз убеждал он себя, – и маме без проблем. Приличная секция. Модная. Сын возвращается с тренировки такой же аккуратный и выглаженный, каким она его туда отправила: чистенький, без царапин, ссадин и кровоподтеков… Да ты, мама, смотрела регби только раз, по телевизору, и то, когда я уговорил сесть к экрану, а потом валидол принимала. Да откуда ж тебе знать, что после каждой тренировки у нас кто-то обязательно уходит с поля весь в крови. Год занимаюсь, но везёт, – Марат незаметно трижды сплюнул через левое плечо, – бог миловал. А Урий на прошлых сборах в Каменском прыгнул на мяч у самой кромки, не рассчитал – и угодил лицом в бетонную тумбу для награждения победителей. Хорошо хоть глаз не задел, веко только разодрал да скулу помял – зато кровь в три ручья лилась. И даже не застонал ни разу…»
Тревожило житейское: мама заплатила за путёвку, и Марат ума не мог приложить, как отработать эти деньги и вернуть. Закончатся сборы и уже первого сентября в школу, в девятый класс. «Можно и вообще ничем не заниматься, – Марат вспомнил одноклассников, – трястись каждый день, лишь бы оценку не снизили. А то потом в институт с военной кафедрой не примут…»
Спустя час после обеда опять захотелось есть. «В Москве на собрании обещали усиленное питание… Да откуда же в Тульской глухомани ему взяться? Поварам, небось, самим не хватает…» Расправив плечи, распрямил ноги, нащупал на тумбочке бутылку из-под лимонада, заправленную водой из колонки; глотнул, но осторожно, чуть-чуть, чтобы гортань не застудить. Выстиранная регбийка сушилась на железной спинке, укрывая Марата от посторонних глаз.
Дверь в прихожую зазвенела стеклом.
– В столовой дерьмом кормят!.. – Шура не скрывал раздражения. – Добавки попросил на кухне, а там хренами обложили! Наверно сами по вечерам котлы долизывают!
– А местные-то, из пионерлагеря, борзеют, – поддакивал Чмяга, – из первого отряда. Заколебали в доску. Козлами называют. Вот вернутся наши через три дня, тогда посмотрим кто кого. У нас один регбист за троих сгодится.
– Ур'oем! Как в Каменском, помнишь?
Шура завёлся – теперь его слушали, не перебивая.
– Я, Бог и Сатана рванули на танцы. Народу – тьма. И все подваливают, подваливают – кто на мопеде, кто на велике… А наши придурки в корпусе храпят…
Марат с тоской вспомнил Каменское: там на весь спортотряд в триста человек оказалась только одна душевая на три кабинки. Да и то воду горячую, когда подадут, когда нет. Ему самому было не до танцев: тренировались на одном и том же поле, в низине, где болото подступало вплотную; дурной запах гнили, тяжёлая, гнетущая душу сырость да ещё каждый день то ливень, то грибной моросит. Поле тамошнее шипами исковеркали, оставили на память каменской шпане глиняное месиво – в этом году им теперь там в футбол не поиграть. После тренировки, вымазанные грязью с ног до головы, возвращались, пугали девчонок – своих лыжниц и местных, которые липли к юниорам по-чёрному. Стираться не успевали – к раковине нужно было ещё очередь выстоять, вечная нервотрёпка. Сушиться – тоже проблема. Но Марат приноровился: ложась спать, натягивал мокрое бельё на себя – к утру высыхало. Кормили в Каменском отвратно. К обеду – и не раз и не два это случалось – подавали тухлое мясо. Рогволд Станиславович возмущался, куда-то звонил, слал телеграммы, да всё без толку: от Каменского до Москвы было сто двадцать километров. Отправили, да и забыли про них: всё правление спортобщества целыми днями пропадало на Олимпиаде [9] . Зло Рогволд вымещал на ребятах: роздыху не давал. Иной раз по три тренировки в день устраивал. Назад, в корпус – бывшую казарму – Марат возвращался с трудом, еле ноги передвигал: колени поотбиты, в костях ломота, шею не повернуть, икры гудят от перенапряжения и поясница болит; а ночью просыпался от жуткой рези в голенях и ляжках, – наверно, мышцы росли. Зато старшие подопечные Рогволда Станиславовича, юниоры, выиграли прошлой осенью первенство Союза. В финале надрали непобедимую доселе «Славу».
9
XXII Летние Олимпийские игры в Москве проходили с 19 июля по 3 августа 1980 года.
Горький опыт Каменского учли. В этом году раскидали лыжников, двоеборцев и боксёров по разным лагерям. Регбистов же запихнули в пионерлагерь «Восток», к чёрту на кулички, – на этот раз до Москвы уже было сто пятьдесят километров. В полчаса ходьбы – угрюмая станция Протасьино. Вокруг на многие вёрсты – леса, поля, да чахлые, заброшенные деревушки.
«Рогволд с ребятами на турнир в Москву уехал, а нас оставили вшестером, – заметалась вдруг в голове беспокойная мысль, – а Шура здесь обязательно нарвётся. Этот без приключений не может… Из-за него схлопочем и мы. Но вообще-то, на танцы сходить надо, и вести себя там, как ведут все, чтобы не выделяться. Решено – сегодня же и пойду. Есть во что одеться – специально из дома джинсы-«бананы» привёз, ещё майку с клёвой надписью. Чем я хуже других?»
Отвлёк от мыслей дикий хохот – надрывался со смеху Урий. Шура очень смешно рассказывал:
– …А Бог после той драчки всё на Сатану жаловался. Говорил, что куда не пойдём, он, сука, свою в кусты тащит и там гаснет, а мне потом расхлёбывать, с местной урл'oй пинаться…
Внезапно, с улицы донёсся знакомый голос Вадима Борисовича. Все смолкли. Слышалось только воронье карканье, перестук дятлов, да шелест качаемых ветром сосен и елей.
– Выходи строиться, шпиндели!
Приуныли.
– Всё, – обречённо проронил Ганя в полной тишине, – вот и отдохнули…
«Ну, что ты ноешь, – Марат недовольно покосился на маленького, худенького паренька с плаксивым выражением лица, – а для чего мы сюда приехали?»
На вечерней тренировке Вадим Борисович озверел. Вшестером в регби работать и так трудно: нагрузки двойные поровну на всех, даже если захочешь, то втихаря не посачкуешь. А тут два часа без передыху.
После разминки оттачивали технику захватов попарно: один бежал с мячом, другой бросался на него и валил. И так – по очереди. Всю грязь с поля собрали. «Ничего, успею постираться после ужина. А потом на танцы…» Марат прикинул – всё вроде сходилось.
Потом принялись отрабатывать стандартные положения. Сначала относительно лёгкое – «коридор». А затем началось. Вадим Борисович взбрасывал мяч; они, полусогнувшись, трое на трое, таранили друг друга, крутились на одном месте, словно танк, зарывавшийся в землю: одни пятились, другие наступали.
Дальше – хуже. Тренер развернул обе тройки в спайку.
– Схватка. А ну замерли!.. Замерли!!!.. – орал Вадим Борисович. – И не шевелитесь! Ганиев, убери зад! Антанас! Ниже голову! А теперь напряглись все и представили, будто вы – мост!..