Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

Терехин Валерий

Микола отступил на два шага в тень – свет от лампы, что покачивалась у остановки, бил в глаза, мешал. Парень с красным лицом двинулся на него. Двое дружков тоже, но лениво: видать, не воспринимали всерьёз. И вдруг красномордый выбросил вперёд ногу, попытался достать, но сделал это кондово – Микола самортизировал удар на кулаки. Воспользовавшись тем, что противник не догадался отскочить, перенёс тяжесть на опорную левую ногу и с разворота мазанул красномордого каблуком правой по лицу. Тот не удержал равновесия, стал ловить руками воздух, повалился прямо на кусты шиповника и заорал. Остальные кинулись на Миколу, но он увернулся, попутно заехал кому-то кулаком в бок и выбежал на дорогу.

– А ну, ко мне, Слобода!..

Эти, забыв про Светку,

бросились точно на красную тряпку. А Микола ринулся дальше – в заброшенный парк, что спускался к реке. Мчался что есть силы, то и дело увертываясь от веток, норовящих хлестнуть по лицу. Приходилось всё время нагибать голову, чтобы не попортить глаза: в темноте мелькали силуэты изуродованных скульптур, заросшие крапивой фонтаны и скамейки с выломанными досками. Его отяжелевшие преследователи не успевали – и громкая отчаянная ругань понеслась вдогонку. По травянистой скользкоте Микола бежал под горку, не боясь упасть: бродил здесь часто и тропку выучил наизусть. Когда под ногами зачавкала грязь, а ботинки стали вязнуть в земле, задыхаясь, обернулся. Сзади никого. «Напоролись разок-другой о сучья и больше не хотят. Нет, эти не здешние. От слободских ребят я бы не ушёл. Правильно сделал, что замочил красномордого. Он-то дорогу знал».

Впереди расстилалось голое поле. Оледеневшая к вечеру зябь потрескивала под ногами. Вдали – огни. Ориентируясь на них, Микола устремился к речке. До ветхого мостика доплёлся кое-как, перешёл на другой берег и стал взбираться по косогору к полуразрушенной церкви, за которой виднелись покосившиеся деревянные дома. Здесь он был уже недосягаем.

Потом долго плутал по незнакомой окраине, где редкие, подвыпившие прохожие подозрительно пялились на него, предпочитая обходить стороной. А он, едва волоча ноги, с завистью заглядывал в чужие окна. Наконец, набрёл на автобусную остановку. Отойдя подальше от света, наткнулся в сырой мглистой темени на дерево. Прислонился к стволу, вытащил из кармана облезлый портсигар, спички – закурил… Надо было как-то возвращаться в санаторий. «Будут караулить – не беда. Да и вряд ли им захочется ночевать у ворот под дождём. Но на всякий случай проберусь со стороны бора – через лазейку».

А вообще, дела складывались хуже некуда.

«Так… За бутылку должен, Малюта не простит; красномордый – знакомец Мерина, значит столкуются. Ни сегодня, так завтра замочат за милую душу. Светка ещё впуталась, треба її кудись дівати… И как всё сразу наваливается… Ну, сегодня вывернулся, повезло, а завтра? Кто у меня есть? Халва? А толку от него? Пинаться как надо он не сможет, ростом не вышел. Он и на Куликовской-то той, в восьмом классе, чудом уцелел, ребята спасли… – Микола сощурился, часто заморгал, но потом осадил себя. – Ладно, брось расстраиваться – чему быть, того не миновать. Теперь-то уж ничего не изменишь. Сам полез на рожон, один против всех – сам и отвечай».

Курил Микола ровно, не затягивался (в запасе была целая пачка, подарок Светы), а затем из тени рванулся к остановке – подъезжал рейсовый ЛиАЗ.

VIII

Ровно в двадцать один ноль ноль Павел Эрастович поднялся по лестнице к медсестринской, прошлёпал неторопливо через комнату отдыха в коридор и оттуда – на веранду. Надо было провести обычный вечерний обход: проверить наличие тридцати обитателей третьего отделения. В корпус зашёл со стороны двора. Впрочем, это и был единственный вход: опасаясь «осады», он как главврач распорядился на время праздников другие двери не отпирать.

Ребята были, но не все. По пути здоровались. Кто у телевизора торчал, кто корпел над шахматами, а кто из тёмного угла высунется и юркнет назад – милуется там с девчонкой. Молодость. И не надо им это запрещать.

– Ну, что, прочешем женские блиндажи, господа разведчики? – обратился он к трём или четырём восьмиклассникам, которые, позёвывая, лениво поднимались с коек. С досады прищёлкнул языком: с молодыми-то, с зелёными, каши не сваришь. А надо было торопиться: дома ждали внуки. Да и в такую-то слякоть по улицам шататься не больно приятно. Но тут на веранде появился Архип, а вслед за ним и Халва. «Вот и десятый класс, – Павел Эрастович вздохнул с облегчением, – лучшие помощники».

– Архипов, Сибгатуллин, где народ? – бодро спросил главврач, а сам подумал: «Эти будут крутиться: к новому году просились на побывку». Оба, впрочем, быстро смекнули, чего от них требуется.

– А ну, живей, зелёненькие, чтоб через десять минут здесь были все до одного! – крикнул Архип. И восьмиклассников будто подменили. Апатия, дрёма – куда всё подевалось? Мальчишки кинулись кто в женское отделение, кто на «базу», выкрикивали там фамилии и клички. Потихоньку, с недовольными минами, недостающие стали появляться на веранде – каждый останавливался у своей койки. Постепенно народ прибавлялся.

Намётанный глаз промаха не давал. Павел Эрастович определял состояние каждого, незамедлительно восстанавливал в памяти подробности заболевания, прикидывал, как бы ускорить лечение. Лица, лица – их за тридцать пять лет работы перевидал здесь множество. Когда-то и самой этой веранды не было – на её месте зияла воронка. Но часть здания во время той памятной бомбёжки в октябре сорок первого уцелела. С неё и начинали сразу после войны. А пристройки новые – и столовая, и веранда, и спортзал под ней – знали бы мальчишки, с каким трудом добывался материал, каких только порогов не обивали. И котельная своя – да вот только жалко кочегар напился, перемудрил – один из двух котлов треснул, как раз тот, что веранду обогревал. Ничего, отремонтируем. Так что зря вы такие злые, обиженные. Помёрзли бы в окопах… Надеетесь поскорее выбраться домой, опостылело тут? А кто вас станет лечить? Думаете, это в порядке вещей, что всё забесплатно? А вот у них там всё только за деньги. А вас сюда, капризных, пресытых, папы с мамами за ручку затягивают…

– А вот и Мерин! – Архип, что мельтешил рядом, отвлёк от размышлений.

– Меренков, значит, на месте… – головы не повернул: противная физиономия у нынешнего заводилы. Поганый парень. Правда есть ещё Микола, однако этот со странностями – неконтактный, уважают его, но не тянутся – неколлективист, родители приезжие… Таким в огромной стране жить трудно. Вспомнил о новеньком. Спросил:

– А где… Мишаков. Куда пропал?

Халва вышел в коридор и крикнул в сторону «базы»:

– Эй, Мефодий, давай выползай, обход!

Дверь в туалет открылась – издали на Павла Эрастовича уставилась незнакомая, наглая морда. Молодой, здоровенный парень, совсем мужик, уверенной походкой прошагал к своей койке. На веранде невольно притихли. Павел Эрастович внимательно поглядел на Мишакова и задумался: «Худо вам теперь придётся, десятиклассники – вас хоть и пятеро, да все врозь. А этот детина, если захочет, закрутит всё по-своему. Опомниться не успеете, как сделает шестёрками… И тогда завал: дети начнут издеваться друг над другом не в шутку, а всерьёз. А так Микола – на Мерина, Мерин – на Миколу. Какое-то равновесие поддерживается, сохраняется. Мир-то, он весь на противостоянии держится, а если победит что-то одно, то всё под себя подомнёт и само же потом околеет – с натуги лопнет. Есть на свете Москва, Сталинград, а есть ещё Нью-Йорк и Ковентри [6] : так устроен свет. А с ребятами я стариковскими увещеваниями или наоборот, криком и битьём, ничего не добьюсь: они уже будут слушаться не меня, а свой страх. И останется только одно: отправить этого бугая домой досрочно. Но ведь ему-то тоже выздоравливать нужно: кальцинатик у Мишакова в правом легком, вещь не шуточная. А вдруг дружбу заведёт не с Миколой, а с Мерином да Малютой – тогда держись, пэтээс!»

6

Имеются в виду варварские налёты гитлеровской авиации на город Ковентри (Великобритания) в начале Второй мировой войны в 1940 – 1942 гг.