Весна (Дорога уходит в даль - 3)
Шрифт:
Даже для того, чтобы учиться - а ведь я мечтаю после окончания института поступить на Высшие женские курсы, - для этого тоже нужна воля, и не малая! Надо учиться, работать, а мне вдруг захочется в театр!
– Через несколько минут к тебе придут ученики, а тебя невозможно вытащить из постели - сердился папа.
– Они подождут пять - десять минут!
– Какая гадость!
– Папа смотрел на меня с брезгливостью, словно на клопа или на жабу.
– Эти люди всю ночь работали в типографии. Им, поди, тоже хочется спать, еще сильнее, чем тебе: ты
Я гонимала все это. Я не могла спорить с папой. Мне самой бы о стыдно, даже очень. Но вот... никак не могла я вставать вовремя по утрам!
– Воспитывай в себе волю!
– настаивал папа.
– А как это делать? Я не умею...
– Начни с малого - заставляй себя делать все то, чего тебе делать не хочется!
Легко сказать! Я бы очень хотела научиться делать все, чего не хoчy делать, и даже хотя бы есть все то, чего я терпеть не могу. Но... не дается это мне. Никогда я не ела морковных котлет - косорогилась!
– и, сколько ни стараюсь, не лезут они мне в горло. И молоко с пенками как ненавидела, так и ненавижу. И вот ни за что не могу я принудить самое себя вставать сразу, после первой Юзефиной побудки: "Вставай, гультайка!"
Отчаявшись пронять меня доводами разума, папа перешел к более решительным мерам. Сперва он только грозился:
– Не встанешь - оболью холодной водой! Честное слово, оболью!
Но я только бормотала сквозь сон:
– Сейчас, папочка, сейчас... Сию минуту...
– и продолжала спать.
И тогда это случилось! В одно утро папа рассвирепел. Притащил из кухни ведро холодной воды и опрокинул его над моей головой. Вот это было пробуждение!
Что тут началось!
Мама плакала:
– Боже мой, Яков, сошел с ума!
Младший мой братишка, Сенечка, прибежал на шум босиком, в ночной рубашке. Он счастливо хохотал-заливался, хлопал в ладоши, радостно пищал:
– Еще, папочка, еще! Облей ее еще раз!
Совершенно разбушевалась Юзефа. Громко рыдая, она выкликала свои любимые заклинания, обрывки молитв "по-латыньски":
– Езус-Мария! Матка боска! Остробрамска! Ченьстоховска!
Вытащив меня, мокрую как мышь, из залитой водой постели, Юзефа больно растирала меня мохнатой простыней и причитала на весь дом:
– Чи ж гэто не шкандал? Вода холодная, застудится ребенок, заболеет тогды будете знать!
Но папа в воинственном задоре орал-грохотал:
– Ничего ей не сделается, здоровей будет! Хорош ребенок - в пятый класс переходит! Четырнадцать лет скоро стукнет!
Наконец все утихомирилось. Все ушли из комнаты. Остались только Сенечка, все еще хохотавший, да я. Я сердито, рывками, одевалась, швыряя вещи, не попадая пуговицами и крючками в застежки и петли.
– У, гадюка!
– шипела я на Сенечку.
– Гадюка противная!
Подвижное
Вскинув голову в золотых кудрях, он от удивления даже чуть приоткрыл рот:
– Это я гадюка противная?
– Да, да! Ты гадюка!
– настаивала я, причесываясь и яростно выдирая гребенкой волосы.
– Сколько у тебя сестер? Одна сестра! Ее холодной водой облили - другой заплакал бы, а ты...
обра-а-адовался! Никогда ты не перегонишь губернатора! Никогда!
Это страшное пророчество попало Сенечке в самое больное место. Мы живем в Губернаторском переулке; в окна квартиры виден губернаторский дом. По утрам, когда Сенечка слишком медленно одевается (папа требует, чтобы он одевался сам), ему говорят, показывая на окно:
– Видишь? Губернатор уже лифчик надел. Он уже и штанишки к лифчику пристегивает, а ты все копаешься!
В окно, конечно, нельзя увидеть, как губернатор застегивает штанишки, окна нашей квартиры выходят на какие-то служебные помещения в губернаторском доме. Но Сенечка твердо верит, что в окно виден губернатор и что губернатор одевается наперегонки с ним.
Сенечка изо всех сил торопится, быстро-быстро одевается - и наконец кричит с торжеством:
– Вот, все готово! Я раньше, чем губернатор, да?
А тут вдруг я - старшая сестра и, по мнению Сенечки, выдающаяся личность!
– сказала ему, что он никогда не перегонит губернатора. Жалобно скривившись, Сенечка заплакал - разинул рот, как галчонок, и запищал... С усилием, сквозь плач, он выдавил из себя:
– Сама гадюка! Не Сашенька, а... Сашка!
– И, вконец расстроившись, Сенечка с отчаянием обещал: - Три года буду плакать!
Мне стало жалко братишку и стыдно того, что я срываю на нем злость.
– Не реви, дурачок!
– говорила я, обнимая и целуя его.
– Я. пошутила. Перегонишь ты своего губернатора, увидишь!
Сенечка перестал скулить, но он уже приготовился обижаться, и ему было трудно так быстро - раз, раз - успокоиться.
Ему хотелось сказать мне тоже какие-нибудь обидные слова.
Я знала - сейчас он непременно вспомнит случай, когда мы с ним, играя, перебрасывались апельсином и я нечаянно угодила Апельсином в его, Сенечкину, голову. Он никак не может забыть этот случай. При каждой ссоре припоминает мне, какая я тогда была злая, нехорошая.
– Я же не нарочно!
– Все равно! Апельсином поямо в голову!
– Тебе ведь не было больно.
– Все равно. Я ужасно испугался. Это тоже очень вредно для здоровья!
После этого памятного утра, когда папа облил меня водой, Юзефа завела новый порядок. Каждое утро она подходит к моей кровати, держа в руках полотенце и небольшой тазик. В тазике - смотря по сезону - холодная вода или снег. Намочив конец полотенца в воде или набрав в него горсть снегу, Юзефа быстро обтирает мне, спящей, лицо. Эффект волшебный и молниеносный: сон мгновенно улетучивается, словно его выпустили в форточку. Я вскакиваю, как встрепанная, и бегу умываться.