Весна на Одере
Шрифт:
Жестом руки член Военного Совета приостановил начавшуюся овацию и закончил так:
– Разрешите мне поделиться с вами военной тайной. Наступление на Берлин начнется завтра.
Эти слова вызвали бурю. Раздались громкие возгласы восторга. Бешено хлопали жесткие солдатские ладони. Люди, идущие завтра, быть может, на смерть, приветствовали боевой приказ как выражение величайшей мудрости и высочайшего смысла.
Полковник Плотников произнес дрогнувшим голосом:
– Ввиду предстоящего наступления объявляю совещание закрытым.
Сизокрылов
– Начинается последнее сражение, - сказал он.
– Завтра вы услышите артподготовку, равной которой еще не знала история войн. По приказанию товарища Сталина здесь сосредоточены небывалые массы техники, - он пожал руку Плотникову: - Желаю успеха. Обращение Военного Совета к войскам вы получите сегодня. Ну, что еще?
– он повторил: - Желаю успеха!
Он пошел к своей машине. Солдаты из его охраны торопливо вскочили на бронетранспортер. Машины вскоре скрылись в лесу.
IX
Лубенцов чуть не позабыл о своем обещании, данном Чохову. Когда член Военного Совета уехал, гвардии майор вспомнил о лежащем в полевой сумке плане Берлина.
Он пошел искать старшего сержанта Сливенко, которого хорошо помнил в лицо еще со шнайдемюльских времен.
Сливенко в это время дожидался заседания дивизионной парткомиссии. Солдат его роты - Годунова, Семиглава и Гогоберидзе - сегодня должны были принять в партию.
Они уже прибыли и сидели в тени, под густой елкой. Рядом расположились солдаты из других рот, явившиеся для этой же цели.
Все трое были взволнованы. Когда приехал генерал Сизокрылов, они очень встревожились: ох, неужели и член Военного Совета будет присутствовать при приеме в партию? Волновались они потому, что не привыкли публично выступать, а тут придется - Сливенко предупреждал их об этом - рассказать свою биографию, а может быть, отвечать на политические вопросы.
Как ни странно, но больше всех волновался Семиглав, хотя в роте он считался лучшим оратором и в политических вопросах разбирался изрядно. Но и Гогоберидзе был не спокоен, тем более, что даже бравый, хитрый и ничего не боявшийся старшина - и тот подозрительно покашливал, вставал, снова садился, вдруг вздумал угощать их консервами, а сам не ел, хотя в еде был силён.
Наконец появился Сливенко и предупредил, что заседание вот-вот начнется.
Здесь, возле елок, и нашел парторга гвардии майор. Он передал ему для Чохова план города Берлина масштаба 1 : 10 000.
В другое время Лубенцов не отказался бы от удовольствия побеседовать с этим толковым и умным сержантом, который ему очень нравился. Но сейчас было не до разговоров, и гвардии майор поспешил к ожидавшему его Плотникову, с тем чтобы поскорее переправиться на плацдарм.
Сливенко же со своей тройкой пошел к охотничьему домику, где уже собрались члены партийной комиссии.
Хорошо еще, что страхи по поводу присутствия члена Военного Совета оказались напрасными: генерал Сизокрылов уехал. Вокруг стола сидели незнакомые офицеры, пять человек: один майор и четыре капитана. У председательствующего майора глаза были ласковые, в морщинках, хотя и довольно острые и немного даже насмешливые.
Сливенко волновался почти так же, как и его люди. Он их долго и не спеша готовил к вступлению в партию. В минуты затишья читал он им устав партии, речи и приказы Сталина, устраивал придирчивые проверки и следил за ними дружески, но неотступно. Была у него, как он говорил, "думка" сделать всю роту коммунистической. Правда, прибытие пополнения нарушило его планы, но тут он склонялся перед военной необходимостью.
Во всяком случае, заседание парткомиссии было и для него серьезным испытанием. Он радовался, что три его товарища будут приняты сегодня, накануне наступления, в партию большевиков. Ведь работа парторга в условиях переднего края связана с особыми трудностями. Это - не то, что в шахте, где Сливенко работал парторгом смены. Там народ был постоянный, а здесь...
Он вспомнил о двух Ивановых - солдате и сержанте, - которых готовил в партию еще перед наступлением на Варшаву. Это были отличные люди, но оба погибли при прорыве.
Сливенко насторожился, услышав слова майора:
– Следующий - ефрейтор Семиглав.
Семиглав вошел.
Биография его была так умилительно коротка, что вызвала сочувственные улыбки присутствующих.
– Я родился в 1924 году, - сказал он, - в семье слесаря, в городе Туле. В 1939 году я закончил семилетку, оттуда пошел на завод, где работал слесарем. В 1944 году был призван в Красную Армию. В комсомоле с 1939 года.
Он изо всех сил пытался добавить еще что-нибудь, но ничего не мог больше вспомнить. О его наградах - двух медалях - говорилось в анкете, зачитанной раньше, да и медали эти висели на груди. То были не ордена, по внешнему виду которых нельзя определить, за что они даны, - на медалях было красным по белому написано, за что: "За отвагу".
Семиглаву задали несколько вопросов, на которые он ответил, к удовольствию Сливенко, правильно и хорошо.
Потом Семиглав задумался. Он не знал, стоит ли рассказывать или не стоит об его единственном военном прегрешении. Он в прошлом году потерял противогаз. Солдаты рыли себе землянки, и он положил противогаз на пенек. Противогаз исчез. Правда, этой же ночью их бросили в бой, о противогазе все забыли, и ему удалось достать другой - нехорошо, конечно, но он снял другой противогаз с убитого.
Проступок не ахти какой, и Семиглава никогда не мучила совесть по этому поводу, но здесь, в большой комнате, наполненной партийцами, под внимательным взглядом председателя, прошлогодняя история с противогазом показалась Семиглаву не такой уж маловажной и очень некрасивой. Более того: ему показалось, что эти люди, и особенно майор - председатель догадываются - нет, даже в точности знают - о его проступке и потому-то поглядывают на него так пытливо.
Он густо покраснел и рассказал об этом случае.