Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
Огнев влепил ему пощечину. В это время сверху спускались актеры. Наш «красавец» не пикнул — спрятался под лестницу и простоял там, пока актеры не разошлись из театра. Тогда он пробормотал что-то о культурных и некультурных людях, кротко выслушал вторичное предупреждение Березова и оставался в подъезде, пока «некультурные» люди не завернули за угол театра.
Да. Два месяца прошло, а Лилька тоскует. Она не делала попыток встретиться с ним на днях, когда в радиопередаче прозвучал знакомый сладко-бархатный голос. Лика только сморщилась и выдернула вилку.
«Может, девочки правы: нужно бы ей ребенка… Ох, разве поймешь ее?» Казалось, что
Лиля, конечно, оставалась Лилей, бывала рассеянной и репетировала неровно, но все-таки теперь она работала без отказа, не уходила, не срывала самостоятельных репетиций — казалось, до краев была полна Ириной из «Трех сестер». И все чаще играла так, что ни одного пустого слова, ни одного лишнего движения… Ревниво перехватывая взгляд Соколовой, Алена говорила себе: «Ну и чудесно! Чудесно! Счастье, что она так талантлива, это помогает ей отвлечься, забыть».
Но, выходит, Лиля ничего не забыла. И неизвестно, устояла ли бы она, если б Гартинский проявил желание увидеть ее, поманил бы ласковым словом. Вовремя тогда мальчики пугнули мерзавца!
Алене впервые пришло в голову, что потому и «запирает» всех Лилина Ирина, потому и не оторвешься от нее, что тоска в ней собственная, Лилькина… Но и первый акт, где Ирина счастливая — мечтает, верит, — и первый акт идет у Лильки не хуже.
Недавно на творческой встрече со студентами известный актер из московского театра, приехавшего на гастроли, говорил: «Никогда не жалейте себя, что бы ни случилось, все несите на сцену. Сильное переживание в собственной реальной жизни — на пользу актеру. И вовсе не обязательно, чтобы ваша сегодняшняя человеческая радость совпадала с радостью на сцене и собственное горе — с драматической ролью. Любое сильное жизненное чувство может на сцене перейти в другое, даже противоположное, сумейте повернуть ключик!»
Тогда Алене показалось это утверждение спорным, ни курсе о нем много было разговоров, приставали с вопросами к Анне Григорьевне, но она, как обычно, отметила: «Сами, сами. Разбирайтесь, анализируйте — сами!»
Сейчас Алена подумала, что, может быть, народный артист был и прав, может быть, Лилька сумела повернуть ключик? Но тогда, наутро после памятной встречи «старого» Нового года, Лиля сказала словами Ирины из первого акта: «Отчего я сегодня так счастлива?..» Может быть, играя первый акт, она вспоминает то утро? Может быть!
Эх, если бы всегда знать, что помогает и что мешает! Почему отношение Маши к мужу стало понятно Алене после огорчительной встречи с Митрофаном Николаевичем? Что общего? Кажется, ничего, но Алена знала, что именно эта растерянность, боль, обида, разочарование, пережитые в глухом переулочке Забельска, помогли ей понять то, что случилось с Машей: «Она вышла замуж восемнадцати лет, когда он казался ей самым умным человеком. А теперь не то. Она поняла, что он самый добрый, но не самый умный». Ох, сколько еще неясного в Маше! Умом понимаешь: другое время, другая жизнь, другие условия. И все же как могла Маша не работать? Ничего не делать? Тогда действительно неизвестно, «для чего живешь». И как можно не уйти от нелюбимого мужа? Жить на его заработок? Тем более когда полюбила другого человека?
«Перед каждой новой ролью робеешь, подсекает такой же страх, как перед первым шагом на сцене. И каждую роль находишь иначе, чем предыдущие», — говорил известный актер. Неужели правда — всю жизнь так? Неужели никогда и не будешь знать, чем помочь себе, как найти «истину страстей, правдоподобие чувств»?
«Нет более неуловимой, жестокой и мстительной профессии, чем наша, — сказал на прощание этот большой артист. — Нельзя относиться к ней легкомысленно, без унижения, без жаркого чувства ответственности — иначе она опустошит вас, превратит в эрзац человека».
«Об этом надо помнить Джеку, — подумала Алена. — Он странный: вот ведь и умный, и начитанный, и способный. Конечно, далеко ему до Сашки, но все-таки… Почему все-то у него с вывертами? Ведь есть в нем хорошее — не подхалим, не мелочный, у него всегда собственное мнение… Но много в нем и мусора, иногда он так смотрит, что плюнуть хочется. Как они с Сашкой ненавидят друг друга — за что?!»
— У него, видите ли, воображение невообразимое, черт его знает, откуда прет! Наверняка он будет и режиссером, — неожиданно прямо в ухо Алене сказал Валерий. — Твое драгоценное мнение, Ермолова?
Алена нередко задумывалась так, что не замечала ничего вокруг. А сейчас, за шумом голосов, смеха, звона посуды, вовсе не уловила, о чем говорил Валерий.
— Ты про кого? — но тут же догадалась, что речь об Огневе. — А-а! Вот уж не знаю, кем он будет и куда его шарахнет это самое воображение.
Лиля засмеялась и махнула рукой:
— С ней нельзя говорить о Саше, они просто обожают друг друга!
— Вовсе нет! Почему? Я вполне объективно…
Но Лика не дала ей говорить, хитро подмигивая, засмеялась и зажала Алене рот. В эту минуту Сережа возник в дверях, чтобы его слышали в обеих комнатах.
— Внимание! Внимание! — крикнул он. — Для полной утряски ужина предлагается медленный фокс!
Валерий встрепенулся, сжал Аленино плечо и вдруг сразу обмяк. Она поняла, что он хотел бы танцевать с ней, но не решался оставить Лилю. Алена вскочила, как бы говоря, что Валерий, конечно, выберет из двух не ее, и решилась подойти к Сычеву. Однако не успела. Первый танцор курса — Олег подлетел к Лике и, будто на экзамене, по всем правилам, с блеском и изяществом склонился перед ней, приглашая на танец.
Валерий весело поднял ее с дивана:
— Придется уж нам с тобой!
— Кем бы он, по-твоему, стал, если б жил в наше время?
Алена поняла его сразу. С этого семестра полным ходом пошла работа над вторым актом «Трех сестер». Сцена Маши и Вершинина давалась нелегко. Алена и Валерий делали этюды, обсуждали, спорили, репетировали и неотступно носили в себе сомнения, поиски, находки. Поэтому разговоры между ними возникали внезапно, и каждый мгновенно включался в ход мыслей другого.