Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
— Думаешь, он не был бы военным? Почему? — с интересом отозвалась Алена.
— Вершинин, понимаешь, случайно военный. Любит природу, цветы, всякую красоту, свет, простор. Любит своих девочек, вообще людей. И все рассуждает о смысле жизни, о человеческих чувствах, отношениях, счастье… Гуманист он.
Алена подумала про Глеба.
— Гуманист может быть отличным военным.
— Да нет! Не то! — сжав Аленину руку, поспешно возразил Валерий. — У него, понимаешь, ум, склонный к гуманитарной деятельности. Ну, пойми: запихнул меня батя в электротехнический, а мне все эти колебания частиц, волны… Я на лекциях читал пьесы, играл (в воображении, конечно) разные роли, думал о книгах, смотрел на ребят и угадывал, у кого какие мысли, желания,
— А-а, ну да! — согласилась Алена, вдруг тяжко вздохнула. — Мучение головой понимаешь, а в грудь не входит! Я бы на месте Маши хоть уроки давала, что ли… музыки… языков… Ведь три языка знает!
После разговора по душам Алене стало особенно трудно оправдать для себя праздную Машину жизнь.
Несмотря на дружелюбие, в разговоре по душам Алене высказали все, что думали о ней.
— Если б ты была бездарностью, — необычно волнуясь, говорил тогда Огнев, — меня бы мало тревожило твое… ну, скажем, отношение к работе, вообще к профессии, к жизни. Но ведь вы обе очень… Да, очень талантливы. А ты совершенно загородила Лилю от нас, от курса, с ней черт знает что происходит. И обе вы совершенно не уважаете свой талант. Талант, если хочешь, не только тебе принадлежит, ты обязана его растить, — ты не смеешь валять его в грязи…
— Извините, Саша, — неожиданно перебила его Анна Григорьевна, — вы коснулись того, о чем пришло время говорить со всеми, в особенности с Леной сейчас. Талант — ответственность. Талант — общественное достояние, это аксиома. Все, чем одарила нас природа, — не наше, и мы обязаны отдать все людям. Развивать и отдавать, развивать и отдавать. Иначе мы не лучше стяжателей. Если нам доверят общественные деньги, мы не позволим себе их растратить или присвоить? Почему же талант можно держать под спудом, прожигать, спекулировать им? Потому что это не материальная ценность и никто нас не поймает за руку — так? Особенно, если еще навести этакую романтическую тень — мы, мол, люди искусства, мы «какие-то не такие», для нас и закон не писан! — Глаза Соколовой жгли, голос звенел, слова врезались в память. — Все это бред! Измышления распущенных людей. Мы никакие не особенные. Как все, можем отдыхать и веселиться и, как все, обязаны регулярно и ежедневно — запомните: регулярно и ежедневно — работать. Работать, отдавая все без остатка, честно — по способностям. А уж если обязательно хотите чем-то отличаться — пожалуйста! Повышенной требовательностью к себе, повышенным чувством долга, повышенным вниманием к людям, повышенным чувством коллективизма. И работать обязаны, — Соколова вдруг хитро улыбнулась, — ну, не меньше чем восемь дней в неделю.
Эти ее слова и вошли потом в гимн мастерской.
Алене казалось тогда, что она поняла все до донышка, никогда уж больше не собьется, всегда будет работать, сколько сил хватит. С того дня все в своей и Лилиной жизни Алена подчинила работе. Даже встречи с Глебом жестко регламентировала, огорчая его, причиняя боль себе, но — работать так работать! Нет, как же может Маша?
— Молодая, здоровая, образованная и… ничего для людей! — вырвалось у Алены.
— Бытие определяет сознание! — с горечью ответил Валерий. Он танцевал не бог весть как, но не так уж часто им удавалось поговорить без Зины, и они торопились, даже перебивали один другого: общая работа, общие тревоги и недоумения сблизили их, сделали интересными друг для друга. — Бытие ведь не только еда, одежда и прочие материальные блага! Бытие, Ленка, это, понимаешь, еще и чувства и отношения. Помнишь, как у Маркса: «Мое отношение к моей среде и есть мое сознание». На днях мы говорили об этом с Сашей… Ты не любишь его, я знаю, а зря — он исключительно умный парень…
Алена подумала, что и Валерий вроде Жени: подобен колбасе. Последнее время, занятый хлопотами о свадьбе с Маринкой, Миша немного отдалился от Огнева. Сашу
— Мы, понимаешь, поверхностно, бездумно подходим к основам: сдать экзамен и забыть. А потом философское учение размениваем на пошлый житейский практицизм…
Сзади кто-то обнял Алену, и по особой цепкости руки она узнала Джека, он пронзительно шепнул ей в ухо: «Следующий танец мой!»
Валерий проводил его недоуменным взглядом.
— Вот с ним, например, поговори — забьет «материалистическими» изречениями: «Придем к изобилию — и станем все хорошими». Так это все просто!
Алена слушала и думала, что вот Валерий и красив-то, и талантлив, и умен, всем девушкам нравится до смерти, а ей только на минуточку в день знакомства понравился, и тут же как рукой сняло — почему?
— Слушай, — вдруг спросила Алена, — а тебе хочется сыграть современную пьесу?
— А ты думаешь!.. — Валерий на минуту крепко прижал к себе Аленину руку. — Ой, до чего хочется! Но ведь, понимаешь, нужно разобраться в прошлом, чтобы лучше оценивать настоящее.
Медленный фокс кончился. Диванчик заняли Олег, Лиля и Агния, на полу возле нее уселся сияющий Сергей. Валерий отвел Алену к окну.
— Вершинин был бы в наше время искусствоведом. Понимаешь, историком, критиком…
— А может быть, агрономом? Он так любит природу, — возразила Алена, и ей пришло в голову, что у Валерия есть общие с Вершининым черты: оба любят пофилософствовать, оба милые, мягкие и безвольные. Интересно, что будет с Валерием? А впрочем, Зина выколотит из него этого «наблюдателя с переживаниями». Работая с Валерием, Алена ближе узнала Зину и не могла не уважать ее. Благодаря любви к делу и незаурядной воле Зина отдавала куда больше, чем требовалось по ее способностям.
— Если вдуматься в нашу профессию! — Валерий смотрел куда-то вверх и вдаль, и этот взгляд придавал его лицу редкостную привлекательность. — Наше дело — воспитание людей. Но ты знаешь, какие должны быть люди при коммунизме? Ну кто бы из наших ребят, например, мог бы?..
— Не знаю. — Алена растерялась от неожиданного вопроса. — Вот кто не подошел бы, знаю: Володька — подхалим, приспособленец, хулиган, в общем букет прелестей. Джек — эгоцентрик, никого и ничего не уважает… Тамара — тоже психология единоличницы и рассудочна до отвращения… И сама я…
— Вниманию присутствующих предлагается вальс! — покрывая все шумы и голоса, объявил Огнев. — Старинный вальс «Осенний сон».
— А вот Сашку я бы… — Алена осеклась. Увидела на левой руке его, у запястья, повязку…
…На днях, собираясь в аудитории для самостоятельной репетиции второго акта, все по очереди удивлялись, почему сцена не обставлена и нет Огнева? Все привыкли, что он приходил раньше других, приготовлял сцену и, пока собирались, сидел где-нибудь в углу, уткнувшись в книжку. Джек однажды спросил его: «Какие высокие цели вдохновляют милорда на сей творческий труд?» Огнев преспокойно ответил: «Просто меня мутит, когда всякое дубье валандается по полчаса с каждым стулом». И всегда к началу репетиции сцена была готова, и Огнев с книжкой — на своем месте.
Пошутили, поострили по поводу его отсутствия и долго спорили, пока обставили сцену. Ни в семь, к началу репетиции, ни в половине восьмого Огнев не явился. Случай был из ряда вон: за два года Саша ни разу не опоздал и беспощаднее всех расправлялся с опаздывающими.
— Что-нибудь стряслось, — сказала Глаша, волнуясь.
— Ну вот еще — обязательно «стряслось», — заворчал Миша. — У него внимание, знаете, на десятерых готовили — одному выдали.
— Саша не может опоздать просто так! — с обидой твердо возразила Зина. — Кто видел его после занятий? Кто знает: он куда-нибудь собирался? — Она поспешно оглядела всех. — Ты говоришь — «внимание», а мало ли случаев: тормоза отказали, шофер пьяный или… — Она и молчала, слезы в одну секунду закапали по щекам.