Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
— «На тебя многие заглядываются», — сказал Олег — Андрей, и она услышала за этим: «Ну, помоги же, помоги!»
— «Да, удивительно», — ответила Алена, и опять прозвучал Лилин голос, и слезы сдавили горло. Она подумала: «Не могу. Ну почему Анна Григорьевна не остановит, она же видит!»
— Не останавливаться, не останавливаться! Дальше! — жестко подстегнула Соколова.
— А тебе нравится? — спросил Олег — Андрей. — Ведь ты же хочешь?
Она повернулась и увидела его блестящие, ожидающие глаза.
— Конечно, — торопливо
— Включайте Алексея, — подсказала Соколова.
Алена понимала, что делает совсем не то, но она уже видела Олега и говорила с ним. Пусть не о том, о чем должны бы говорить Андрей и Галя, но все-таки она уже говорила сама, не слыша Лилиных интонаций.
— У Алексея грамматика хромает, — то есть: «Ему тоже тяжеленько», — сказал Олег.
— Да ну? Я думала, он все на свете знает! — воскликнула Алена, спрашивая: «Ах, и этому здоровенному типу я должна помогать?» — и поняла, что приближается к Гале, к ее желанию уколоть Алексея.
— Дальше! — одобрительно бросила Соколова.
Только когда Алена осталась вдвоем с Мишей — Алексеем и задорно, колко, по-Галиному, приказала: «Ну, развлекай», — Соколова остановила сцену и заставила начать ее снова.
Не давая ни на секунду отвлечься, Анна Григорьевна подбрасывала неожиданные мысли, подсказывала новые и новые повороты действия, изменяла мизансцены, неотступно направляла их поиски. И все дальше уводила Алену от Лили. Алена почти физически ощущала, как держит, поворачивает, увлекает за собой Соколова. Седьмым или двадцатым, особым актерским чувством улавливала свои и чужие находки, понимала, что сцена строится.
Соколова кончила репетицию внезапно, напомнила, как обычно:
— Завтра в десять, — и быстро ушла, уже на ходу объясняя Мише ошибки в последней сцене.
— Агеша потрясает, — сказал Олег, глядя на закрывшуюся за ними дверь, хотел что-то сказать, но только широко взмахнул тонкими мальчишескими руками. — Просто потрясает!
Алена была не меньше его поражена. Этот день показался ей ненастоящим. Будто его до отказа набили, беспорядочно нашвыряв несовместимые события, враждебные друг другу чувства, мысли. Непомерно разбухнув, день этот вылетел из ряда других и утащил ее за собой. И вот ей бросили спасательный круг. Единственное, что давало сейчас право жить, пить, есть, дышать, побить и позволяло ощущать Лилю рядом с собой, — работа.
Они спустились по широкой белой лестнице молча. Работа кончилась, и говорить стало трудно. Алена хотела выйти с Олегом на улицу, но ее зазнобило от вечерней свежести, от усталости. Она пошла в гардеробную взять свою вязаную кофточку. В изогнутом коридорчике полуподвала было темно, но впереди брезжил свет — значит, тетя Лиза еще не ушла.
Алене показалось, что в гардеробной кто-то тяжело, прерывисто дышит, и тут же она услышала:
— Водички принесу, Анна Григорьевна, а? — спрашивала
Алена застыла.
— Не надо. Я сейчас, — ответил срывающийся, совсем незнакомый голос.
Алена хотела броситься туда, но что-то удерживало.
— Может, они бы денек-другой и без вас? — сказала тетя Лиза. — Самостоятельно бы?..
— Что вы, Лизавета Мартыновна… Им же труднее… — Голос дрожал и прерывался, Алена узнавала его. — Разве они справятся?
— Ну и оне бы денек отдохнули…
— Тогда их и ложкой не соберешь. А до просмотра чуть больше недели. Ребята совсем растерялись… На Лену… страшно смотреть… — Анна Григорьевна не договорила.
— Может, водички-то принесть? Холодненькой?
— Нет, нет, — тихо ответила Анна Григорьевна, вздохнула глубоко несколько раз и заговорила спокойнее: — «Спасибо, Лизавета Мартыновна. И простите, что вас растревожила. Не с кем поплакать мне — вы же знаете… И муж… и сын… Простите, не буду больше. Спасибо, друг вы мой золотой. Устала, будто камни ворочала. Если завтра утром не рассыплются мои ребятки, вечером оставлю одних репетировать. Внуки на даче брошены. Анюта звонила сегодня: «Не волнуйся, бабуля, у нас порядок: с хозяйкой полное взаимопонимание».
— Анюта уж большая, — с легким смехом заметила тетя Лиза, — и самостоятельная она у вас.
— А все-таки беспокойно.
— И Павлуша не озорник…
Неслышными шагами, лепясь по стене, Алена торопливо покинула коридорчик.
Наутро начинать сцену было почти так же трудно, как накануне вечером. И Анна Григорьевна не уехала к внукам ни на другой, ни на третий день…
— Ребятишечки, чай пить! — позвала Зина. — Пошли скорее чайку горяченького!
Посредине купе, как мост, перекинутый с одного сиденья на другое, стоял большой Глашин чемодан. Выкладывали на него свои продовольственные припасы. Не было только Маринки с Мишей.
— А семейная ячейка сепаратно? — спросила Алена.
— Прекрасная Елена, не будь идеалистом, — провозгласил Джек. — Потомки чеховской Наташи, к сожалению, произрастают и в наше время.
— К сожалению, и Соленые произрастают; — заметила Глаша, — без удобрений и без подкормки.
— Ну, подкормки-то хватает, — растерянно возразил Женя, следивший, как она аккуратно разворачивала плавленые сырки.
У Жени все получалось с каким-то неожиданным подтекстом, и все рассмеялись.
— Да нет! Да я же — про волны разных длиннот…
— Поняли, поняли!
— Подкармливайся-ка лучше сыром!
Чай пили долго. В тесноте Глаша облила Джека чаем, Женя по ошибке съел Зинин бутерброд, исчез Глашин сахар — оказалось, что на нем сидит Олег. Пожилая проводница то и дело останавливалась возле их купе, охотно наливала им чай. С любопытством косились на них проходившие по коридору пассажиры.