Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
Густой, сладкий запах цветов смешивался с влажным запахом земли и почему-то напоминал Алене детство, Крым.
Будто множество бабочек забилось в стекло, рассыпались по листве мелкие капли дождя. Гроб закрыли.
Лили нет. И никогда… Пусто. И ничего уже нельзя для нее сделать. Ничего не нужно. Все. Алену замутило, ноги затряслись, она не устояла, опустилась на кучу рыхлой земли.
Все показались ей чужими. Никто не знал, не понимал, не любил Лилю так, как она. Лилины родители вызывали у Алены тяжелую, горькую неприязнь.
Высокий седой генерал бережно вел тоненькую,
Теперь они прилетели к дочке с разных концов. Теперь они были вместе, вместе горевали о ней, может быть, жалели о прошлом, утешали друг друга. И, понимая, что эти люди страдают и мучаются, Алена почти ненавидела их. И себя обвиняла.
И уже ничего не вернуть, не исправить. Никогда…
— Поедем, Леночка.
Она с удивлением посмотрела на Глеба и на своих ребят, стоявших вокруг.
— Куда?
Подошла Соколова.
— Поезжайте, Лена. А к восьми возвращайтесь в институт. Вы должны быть, вы заняты, — сказала она, будто назначая обычную репетицию, пригладила Аленины волосы. — Поезжайте. До вечера. Вы нужны к восьми.
Алену било от рыданий. Каждый вздох давался ей с трудом, и она даже не старалась удержать слезы, только прятала лицо, пока не выехали за город.
Дождь прошел. Алена медленно опустила стекло в машине и прижалась виском к раме. Струи ветра топорщили волосы, растекались по горячему лицу.
Глеб достал с заднего сиденья свой плащ и прикрыл Алену.
— Только простуды сейчас не хватает.
Она послушно накинула плащ.
Глеб увеличил скорость. Запахло водой и водорослями. Слева открылась мутная рябь залива, серого и скучного, как нависшее над ним небо.
— Какая зелень после дождя!
Алена не ответила. Ей было все равно. А слезы бежали и бежали…
— Хватит, Лена. Нельзя.
Глеб никогда не говорил с ней так. Что-то в его интонации напоминало врача в больнице, и Алена заплакала сильнее.
— Нельзя, Лена, нельзя…
— Мне жить нельзя, — забормотала Алена. — Если б сразу Лилю к нам в общежитие — ничего бы с ней не случилось. Я же виновата… виновата… виновата… Загородила ее от курса… Не могу… Не могу… Не могу… Жить не могу…
— Что значит — «не могу»? Жизнь учит не так, как в институтах. Учит грубо, безжалостно. Ни подготовки, ни пересдачи. И у каждого ошибки, вины. И бывают тяжелые, страшные. А жить надо. — Он говорил отрывисто. — И все силы — на живое, на жизнь. Иначе не исправить, не загладить…
Глеб перевел скорость, обогнал грузовик и синюю «Победу».
Алена посмотрела на него сбоку — пушистые светлые брови нахмурены, губы сжаты, глаза прищурены, будто он вдруг стал плохо видеть. Она осторожно прижалась щекой к его плечу.
Все произошло мгновенно: баранка вильнула, пронзительно завизжали тормоза, машина юзом пошла вправо и стала, зацепив крылом
— Лена, Леночка!
Мимо пробежала синяя «Победа», фургон «Главконсерва», тяжелый грузовик… Алена закрыла глаза, теплый запах моря почудился ей.
— Мы… не разбились? — в смятении спросила она.
— Не знаю, — не отпуская ее, ответил Глеб. Через платье Алена почувствовала, какие у него горячие руки.
Она впервые за эти дни улыбнулась и испугалась, что может улыбаться.
На счастье, оказалось, что только крыло у машины помято. В институт Алена вернулась вовремя. Но мир словно раскололся надвое. И заблудившаяся между двумя мирами, растерянная, пришла она на репетицию.
До своего выхода Алена ушла за кулисы, села на куб и мысленно двинулась по пути Гали к дому Авериных. Воображение не подчинялось. Куда явственнее видела Алена больницу, кладбище, слышала ночной разговор на набережной, давние споры о «Тихом Доне», о любви. И вдруг чувствовала, как начинали светиться Глебовы глаза теплой солнечной искрой, горячие руки сжимали плечи, пахло морем. Алена возвращала себя к роли и опять сбивалась. Повторяла себе: «Должна, я должна» — и снова думала не о Гале, совладать с мыслями, приготовиться к выходу не могла.
Сцену мальчиков останавливали, повторяли второй и третий раз — не ладилась у Миши роль Алексея. Чем дальше, тем труднее становилось и Алене: легкое течение Галиного дня захлестывал и поглощал поток собственной Алениной жизни, густой, как лава, странно раздвоенной. Она устала. Ну, если нету сил? Нельзя, неверно, жестоко заставлять ее сегодня репетировать… Сейчас, как только Анна Григорьевна прервет сцену, надо сказать… Неужели она не чувствует?..
Алена осторожно отвела кулису, чтобы увидеть Соколову. И увидела серое, осунувшееся лицо, запавшие глаза. Сосредоточенно, с горячим, острым вниманием, может быть, более острым, чем всегда, следила Соколова за мальчиками. По ее взгляду, по легкому подрагиванию бровей Алена поняла, что репетиция идет плохо, прислушалась.
— «А что, если я вдруг экзамены сдам? Вот смеху будет!» — тупо сказал Олег.
Алена перешла к другой кулисе, откуда ей видна была сцена. Алексей — Миша сидел за столом грузный, обмякший. Андрей, задрав ноги, лежал на диване с книгой в руке. Лица у обоих измученные, растерянные. Они иронизировали, дразнили друг друга, но не легко, а уж слишком весело, и потому казалось, что в доме у Авериных произошло несчастье. Однако Соколова почему-то не стала их прерывать еще раз. Галин выход приближался.
Алена собралась. Чтобы помочь себе, взмахнула сумочкой и, раскачивая ее, вышла.
— «Мальчики, как дела?» — Алена невольно повторила интонацию Лили. Глаза застилало, под ложечкой жгло: «Не могу! Не могу!» Но она интуитивно почувствовала, что, если сейчас не выдержит, не выстоит, будет куда хуже и уже не поднимешься, потащишь за собой всех…
Алена резко отвернулась от Олега и, как если бы рассматривала себя в зеркало, проглотила ком в горле:
— «Сейчас еду в метро…» — звонко, хвастливо рассказывая, как загляделся на нее паренек в очках, она думала: «Только бы не зареветь!»