Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
Раздался такой резкий и сильный звонок, что Алена вздрогнула: «Первый!»
— Сейчас пустят зрителей, — сказала Глаша замороженным голосом, ткнула кусок ваты в Аленину пудру, да так и застыла, глядя перед собой невидящими глазами. — Жарища — грим ползет.
— Так ты попудрись! Или дай я подую. — Алена заботливо напудрила Глашу. — Ну, чего ты?
Глаша, можно считать, опытная, много играла в самодеятельности, а тоже волнуется — что же будет? Что будет?
Говор и смех с улицы вдруг хлынул в зал — это открыли широкие
— Девушки, девушки, давайте сюда!
— Эй, Родька, займи нам лавочку.
— Тише, тише, уроните!
— Ближе к артистам!
— Ну чего ты? — повторила Алена, и голос ее прозвучал так жиденько, жалобно в нарастающем гуле.
С силой врезался в шум второй звонок.
— Ой, братцы родные, пожелайте «ни пуха»… — И Глаша неожиданно засмеялась с отчаянием человека, которому уже нечего терять.
— Ты где, Глафира? Идем! — Женя вынырнул из темноты и остановился, щурясь в свете фары.
— А Миша?
— Уже на сцене.
— Ни пуха ни пера, — одновременно, как заклинание, произнесли Алена и Олег и не услышали традиционного «к черту»: раздался оглушительный треск, словно рушилось все здание.
Они замерли. Треск не прекращался, притихший в первое мгновение, гул голосов вспыхнул еще сильнее, еще веселее вырывались выкрики:
— Правильно, всем хочется попасть!
— Разбирай бойчее!
— Знай тамбовских!
— Что же там? — выдавил из себя Женя.
На кабину грузовика со сцены грудью навалилась Зина. Круглые черные глаза, казалось, готовы были выскочить от удивления и восторга.
— Что делается, ребятки! Стену разбирают! — сообщила она. — Противоположную стену разбирают, чтобы пило видно тем, кто не попал в помещение!
Возле Зины внезапно появился Данила-«универсал».
— Товарищи артисты! — ручища с растопыренными пяльцами протянулась к ним. — Пять минут задержки! Зрители не помещаются — тыщи, пожалуй, две набралось. Мы стену временно разбираем. Нельзя же: люди приехали и не увидят…
— Пожалуйста! Пожалуйста! Мы подождем, конечно! — хором ответили «товарищи артисты», удивленные, смущенные, обрадованные.
— А помощь не нужна? — спросил Олег.
Данила только махнул рукой и сверкнул белозубой улыбкой.
— Народу хватает. Вмиг оборудуем… — Он пропал так же неожиданно, как появился.
Все странно изменилось. Волнение не ушло, может быть, даже усилилось, но стало как-то теплее. Сколько людей собралось, чтоб их посмотреть…
Поднялись на сцену и прилипли к занавесу. Бригада получила в подарок от театра оперетты «списанный по амортизации» шелковый занавес. Приложив глаза к дырочкам в занавесе, каждый увидел длинный, переполненный народом зал, уходивший прямо в ночь.
— Братцы, что же это делается? — Глаша, улыбаясь, перебегала от одного к другому: дернула за рукав Олега, хлопнула по плечу Женю и, обняв Алену, прижалась к ней. — Народищу-то!
— «Невиданный подъем зрительских масс явился вдохновляющим моментом для молодых артистов», — с пафосом продекламировал Джек. — А что? Отличная фраза для заметки в местную прессу.
Никто не ответил Джеку, никто не хотел сейчас, перед самым началом концерта, затевать ссору. Глаша на ухо Алене сказала с досадой:
— Все ему надо оплевать!
— Лишние — со сцены! — скомандовал в эту минуту Миша. — Даем третий.
Под оглушительный третий звонок «лишние» бросились к «выходам» — по обе стороны сцены за кулисы вели шаткие ступеньки, составленные из ящиков.
Алена забилась в угол, как бы отгороженный от остального закулисного пространства снопом света фары, и стала одеваться. За кулисами дышать стало легче, широкую, как ворота, дверь на улицу открыли, когда публика ушла в «зал». Алена одевалась, поглядывала на бархатно-черное небо с яркими звездами и прислушивалась к тому, что происходило на сцене и в зале. Гул голосов вдруг перешел в аплодисменты, и на спаде их зазвучал Зинин голос:
— Здравствуйте, дорогие друзья целинники! — начала она не особенно твердо, но быстро овладела собой, душевно и весело приветствовала зрителей, пожелала им доброго урожая, затем объявила «Предложение», назвала роли и исполнителей. Ее проводили аплодисментами.
«Молодец Зинаида, — подумала Алена, — это ведь трудно от своего лица, не в роли, так прямо разговаривать со зрителями. Воля у нее все же…»
Заскрипел рывками раздергиваемый занавес, наступила такая тишина, будто зал опустел.
— «Голубушка, кого я вижу! — заговорил Миша Чубуков, и Алена, до тонкости знавшая все оттенки интонаций каждого из товарищей, услышала, что Мишук (сколько он играл в самодеятельности, и самый взрослый на курсе, даже на войне был!), Мишук тоже волнуется. — Как поживаете?» — спросил он.
Женя — Ломов успел только страдальческим голосом ответить: «Благодарю вас» — и в зале уже раздались смешки. «А вы как изволите поживать?» — тяжело, со вздохом, похожим на всхлипывание, выговорил Женя. Смех стал гуще.
«Ну, Жека пойдет на «ура». Это ясно, — подумала Алена, радуясь. — Даже просмотровая комиссия, так напеваемые «каменные гости», хохотали до слез. Как-то нас примут?»
Она отлично знала и словно бы видела все, что происходило сейчас на сцене (сколько репетиций прошло на ее глазах!). Вот Женя — Ломов говорит: «Видите ли, в чем дело» — и роняет белую перчатку, торопливо поднимает ее, сует в карман, но мимо и, не заметив, что перчатка опять упала, продолжает говорить. Вот он дошел до слов: «… всегда вы, так сказать…» и вдруг увидел перчатку на полу, испуганно схватился за карман — пусто! Еще торопливее, чем в первый раз, он поднимает перчатку и объясняет неловкость: «…но я, простите, волнуюсь. Я выпью воды, уважаемый Степан Степаныч».