Весны гонцы. Книга 1.
Шрифт:
Алена слышала, как зал отзывался на каждое слово и каждое движение Ломова — Жени, смех становился дружнее, громче.
— «Видите ли, Уважай Степаныч… — сказал Женя умоляющим тоном. Зрительный зал грохнул. — Виноват, Степан Уважаемый…» — с отчаянием поправился он, и смех раскатился мощной волной.
— Поиграй-ка после него, — раздраженно усмехаясь, пробормотал Джек. Сидя спиной к Алене, он гримировался в свете фары.
— Не тебе страдать после него. — Олег стоял в проеме раскрытой двери и дымил папиросой, отгоняя
— Колоссальная острота!
— Каков объект — такова и острота.
— Или по автору — и произведение.
Алена не стала слушать обычную пикировку: смех в зале ежеминутно обрушивался на Женю, она почувствовала, что Женя растерялся. Стараясь перекрыть смех, он все повышал и повышал голос. Вот Чубуков — Миша ушел со сцены. В зале совсем тихо — насторожились, ждут. Сейчас Женя начнет монолог Ломова — он сделан у него так тонко, остро…
— «Холодно…» — сказал Женя, и, как всегда, в этой реплике, казалось, прозвучал панический вопрос: «Умираю?»
Дружно и оглушительно ответил ему зал. А Женька (надо же быть таким дурнем!) куда торопится? Наскакивая на смех, он говорит все громче и громче.
— Видали кретина? — с тревогой прошептал Миша. — Куда его несет? Ну что бы переждать смех, а он жмет со страшной силой!
Женя, будто самым главным для него было перекричать смеющийся зал, уже орал не своим голосом. Алена не узнавала знакомых слов, они теряли настоящий смысл, все звучало неестественно, грубо. Но Женя (Алена знала это) обладал удивительным обаянием, и зритель, с первой минуты полюбивший его, теперь уже всему верил и восхищался всем, что бы он ни делал. Зал смеялся все веселее, Женя орал все исступленнее.
«Что же будет, когда начнется ссора? Что будет с Женькой, когда Ломов по ходу пьесы должен кричать? — испуганно соображала Алена. — Ох, слышала бы Анна Григорьевна!»
За кулисами воцарилась мрачная тишина, все слушали, изредка у кого-нибудь вырывалось:
— И это Чехов!
— Он же сорвет голос.
— Как его одернуть?
— Я скажу Глаше, — Алена быстро пробралась по ящикам к выходу на сцену. Женя прокричал: «У меня в боку опять — дерг». И Глаша, услыхав реплику, пошла.
Наталья Степановна заговорила с Ломовым так мягко, певуче, приветливо, но Ломов (негодяй Женька!), будто на площади, перед строем солдат, рявкнул:
— «Здравствуйте, уважаемая Наталья Степановна!»
Это было невероятно глупо, но, конечно, очень смешно. Особо восторженная часть зрителей заливалась, стучала, хлопала, и Алена с отчаянием подумала, что это позор: вместо Чехова — какая-то клоунада… Она осторожно выглянула из-за щита.
Глаша — Наталья Степановна, застыв, с недоумением смотрела на Ломова — Женьку. И вдруг, когда смех затих (умница Глаша!), она сказала, правда, не чеховские, но самые необходимые
— Что это вы так ужасно кричите, Иван Васильевич?
Женя понял, слава богу, понял! Он ответил, тоже не по пьесе, но тихо и со смущением:
— Виноват, уважаемая Наталья Степановна.
Алена, не веря ушам и глазам, с восхищением следила, как ловко Глаша то жестом, то укоризненным возгласом «Иван Васильевич!» укрощала Женины попытки перекричать смех тысячного зала.
«Предложение» пошло совсем необычно, однако удивительно ладно, искренне. И, казалось, восторги зала не только перестали мешать, а, наоборот, помогали ходу действия. «Ну, Глафира, да ты просто гений!»
Вот уже начался спор о знаменитых Воловьих Лужках. Все идет хорошо. Просто великолепно! Женя держится. Держится. Но как хохочут зрители — ай да Жека! Сейчас он закричит, но это уже по Чехову…
— «Воловьи Лужки мои!» — крикнул Женя, сорвавшись на петушиный крик.
— Посадил-таки голос, балда, — встревоженно шепнул Алене Миша, проходя на сцену.
Да, Женька явно хрипит. Опять беда. Ведь ему еще играть «Не все коту масленица» — большой отрывок. Алена проворно пробирается за кулисы, там же идет экстренное «производсовещание».
— Ну, пусть пососет ментол, это же помогает! — одними губами говорит Зина, держа на ладони коробку с драже.
— Да не успеет, пауза малюсенькая, — раздраженно шипит Джек.
— Ну, выплюнет перед выходом. — Олег берет у Зины коробочку и скрывается за радиатором по другую сторону сцены, куда сейчас должен выйти Женя.
Диалог Миши и Глаши идет отлично и принимается отлично — молодцы! Новый выход Жени зал встречает бурей. Женя уже не кричит, бедняга совсем охрип. А играет все-таки здорово.
«Ох, а я-то как буду?» — с тоской спрашивала себя Алена. Она уже совсем готова, но сейчас еще предстоит трансформационный трюк: кончится «Предложение», и Мишка должен мгновенно преобразиться из старика Чубукова в восемнадцатилетнего Алексея. Все готовятся. Вот и Марина появилась с наглаженной рубашкой для Алексея… Другому она бы не помогла, но за собственного мужа — мещанка — в огонь и в воду!
На сцене и в зале все шумнее. «Предложение» благополучно идет к концу. Женькин голос хоть и хрипло, но звучит. Вот Миша — Чубуков громогласно приказывает: «Шампанского! Шампанского!»
Занавес задернут. Плеск аплодисментов, смех, стук, возгласы…
Миша срывает на ходу усы и парик. Олег помогает ему снять пиджак, рубашку, толщинку. Алена в это время густо намазывает вазелином потное Мишино лицо.
Публика весело шумит, по взрывам аплодисментов слышно, когда артисты выходят кланяться…
— Это неправильно, что поклоны без тебя, — обиженно замечает Маринка.
Ей никто не отвечает. Миша в одних трусах свирепо стирает с лица грим: все стоят вокруг, готовые помогать.