Вестники времен. Трилогия
Шрифт:
— Что сделать? — округлил глаза норманн.
— Покричать. Или песни попеть.
— Головой повредился, — соболезнующе вздохнул рыцарь. — Представь: ты прячешься, не желаешь, чтобы твоё убежище нашли другие люди, и вдруг слышишь неподалёку чьи-то истошные вопли. Что ты сделаешь? Правильно, затаишься.
— Или пойду посмотрю, кто орёт, — возразил Гунтер и, на мгновение задумавшись, добавил: — Если человек прилетел сюда из моего времени, значит, должен знать песни, которые в Нормандии неизвестны. Услышит и поймёт, что рядом свой.
— Именно, что неизвестны, —
— Сам и надрывайся, — бесчувственно хмыкнул сэр Мишель. — А мы послушаем. Поехали шагом.
Лошади медленно двинулись в сторону от оврага в направлении, указанном рыцарем. А Гунтер, поразмыслив, громогласно исторг первые слова германского национального гимна. Затем последовало чудовищное попурри из самых разных песен. Два куплета из «Интернационала», несколько строк «Хорста Весселя»; на случай, если человек окажется англичанином, был полностью исполнен гимн «Правь, Британия». Затем Гунтер порадовал спутников образцами более лёгкого жанра. Вспомнились «Фиалки на Монмартре» Эдит Пиаф (германец мысленно извинился перед певицей за жуткое исполнение) и «Лили Марлен». Финал концерта ознаменовался самым известным маршем «Люфтваффе» — «Всё выше и выше…»
В конце концов Гунтер охрип.
— Ужасно, — фыркнул сэр Мишель. — По-моему, две предпоследние песни были для женского голоса. Или нет?
— Где в королевстве Ричарда я найду женщину, исполняющую французский шансон? — прошипел Гунтер. — Ты был прав — дурацкая затея.
Если прятавшийся в лесу человек и слышал песнопения оруженосца, то никак на них не отреагировал. Единственными слушателями (не считая Мишеля и отца Колумбана) были птицы да мелкая живность шнырявшая в зарослях.
Гунтер прикинул, что маленький отряд углубился в лес не меньше, чем на пять километров. То есть почти на лигу. Мишель утверждал, будто вот-вот начнётся болото, за которым вырастает каменистый холм. Там юный норманн и деревенские ребята играли в детстве в «штурм Иерусалима», сложив крепость из булыжников.
— Постойте-ка, — Гунтер краем глаза заметил слева что-то неладное, натянул поводья и остановил лошадь. — Видите? Сломанное дерево.
— Ну и что? — удивился святой. — Ветром, наверное, сломало.
— Возле дерева… Внизу, — напряжённо сказал германец. — Я схожу, посмотрю.
Силуэт, привлёкший внимание Гунтера, был чужероден для нормандского леса. Чересчур угловат, тёмен и… неправилен, что ли? Оруженосец спрыгнул с лошади и медленно направился к треснувшему стволу молодого бука.
— Есть! — сердце заколотилось с утроенной частотой. — Вы были правы, отец Колумбан!
— Иду, иду, — отозвался старец. — Что ты нашёл?
Гунтер с глуповато-растерянным видом, приоткрыв рот, рассматривал довольно большой кусок металла. Не оставалось никаких сомнений в том, что обнаружилась часть обшивки некоего летательного аппарата. Вернее, даже не обшивки, а какого-то приспособления. Неплохо знакомый с военной авиацией своего времени германец присел над длинным — с руку — предметом, выкрашенным снаружи чёрной краской
Ни на одном немецком, английском или любом другом европейском самолёте таких деталей никогда не устанавливали. Вообще никогда. Просто потому, что металл был совершенно другим. Перевернув «колпак», Гунтер потрогал странный светлый материал и чертыхнулся. Он был удивительно лёгкий. Если бы деталь такого размера была сделана из брони, то она весила бы не меньше килограммов двадцати.
— Что это? — поинтересовался отец Колумбан, встав за спиной Гунтера.
— Понятия не имею, — ответил тот. — Но совершенно точно, что здесь такую вещицу сделать не могли. Высококачественное литьё. Видите, тут выбит цифровой код? Цифры арабские, одна буква «А», одна «Т».
— У нас редко пользуются цифрами сарацинского начертания, — со знанием дела осведомил отшельник. — В основном ромейскими, алфавитными. Значит, твой друг где-то недалёко.
— Откуда вы знаете, что он мой друг? — огрызнулся Гунтер. — А дерево действительно сломало ветром, я посмотрел. Если бы его повредил падающий самолёт, то срез ствола выглядел бы по-другому.
— Погодите, — вмешался подбежавший Мишель. — Ты эту штуку трогал? Как она лежала?
Гунтер молча перевернул найденный артефакт в прежнее положение.
— Отойдите на три шага, — скомандовал рыцарь и, наклонившись, начал изучать землю у корней бука. — Эх, дожди прошли… — огорчённо сказал он спустя некоторое время. — Но всё равно кое-что видно. Если твоя железяка падала сверху и наискосок, значит… Точно! Джонни, посмотри! Сам всё поймёшь.
Чёрный «колпак», свалившись на прелую листву, оставил едва заметный след. Почти исчезнувшую борозду. С одной стороны она была чуточку глубже. Что из этого следует?
— Они летели в том направлении, — Гунтер указал влево. — Если мы поедем туда, может быть, увидим другие следы.
— Не поедем, а пойдём, — возразил норманн. — Отец Колумбан, оставайтесь-ка с лошадьми.
— И не подумаю! — возмутился старец и подобрал валявшуюся неподалёку длинную палку. Быстро приспособив её в качестве посоха, отец Колумбан пошёл к щиплющим редкую лесную травку лошадям и мулу, прикрутил поводья к тонкой берёзе и вернулся.
— Место запомнили? — спросил он потирая руки. — Как бы лошадей не потерять. Идёмте.
— До заката часа полтора, — напомнил Гунтер. — Можем не успеть.
— Что есть «часа полтора»? — озадачился святой. — Это долго или нет?
— Как посмотреть… — германец решительно расстегнул кобуру с «Вальтером». — Давайте попробуем. Железяку оставим здесь. Незачем тащить с собой…
«Непонятно, — думал Гунтер, шагая впереди рыцаря и отца Колумбана. — На любой детали «Юнкерса», «Мессершмитта» или другого самолёта, выпущенного нашими фирмами, всегда ставилась эмблема производителя. На этой штуковине я её не нашёл. Один только цифровой код. Краска очень странная — будто на железо наложили тёмную плёнку… Убей Бог, я не помню похожих деталей обшивки у наших самолётов и даже у иностранных моделей!»