Вестники времен. Трилогия
Шрифт:
На крыльцо скорее не вышла, а выпорхнула девица лет восемнадцати. Тёмные волосы прикрыты косынкой из бесценного катайского [51] шёлка, грудь украшают нити жемчуга, платье с виду простое, однако наверняка обошлось владелице в сумму, за которую можно купить средненькое поместье. Очень большие выразительные карие глаза.
— Что вам угодно, милая? — аббатиса повернулась к девушке и смерила её таким взглядом, словно на пороге капитулярной залы стояло не милейшее создание, а лично вавилонская блудница, столь старательно описанная Иоанном Богословом. Голос настоятельницы стал ледяным.
51
Катай —
— Мать моя, — черноокая красотка склонилась в наивежливейшем реверансе. — Вас немедля требуют в кладовые, монахини не досчитались подарков короля Танкреда в дарохранительнице, отчего сестра Эдита лишилась сознания!
— Матерь Божья, — неожиданно сердито для служительницы Господней бросила старуха. — Курицы! Ничего не могут сделать сами! Шевалье де Фармер, стойте и ждите, я приду немедленно. А вам, юная синьора, я рекомендую немедленно отправиться в свои покои.
— Конечно, — шепнула девушка и вновь опустила очи долу. Обе скрылись за дверьми, оставив сэра Мишеля и его оруженосцев в недоумении. Однако на сей раз ожидание не затянулось.
— Шевалье! Да вы, вы! Сударь, вы к государыне Элеоноре?
Красавица вновь появилась на крыльце — видимо, она каким-то образом обманула громоносную аббатису и сумела улизнуть от её всевидящего ока. Теперь девушка стояла на верхней ступеньке и энергично манила сэра Мишеля ладонью.
— Ну… — запнулся рыцарь. — Да, леди. Я очень хотел бы увидеться с её величеством.
— Тогда бегом, пока не вернулось это чудовище в рясе. Я преподобную Ромуальдину имею в виду.
— А вы служите при Элеоноре? — быстро осведомился сэр Мишель.
— Можно сказать и так, — усмехнулась девушка. — Ромуальдине я солгала — старая лисица никого не пускает к королеве. Её величеству скучно. Не бойтесь, что вы без доклада, Элеонора примет вас. Особенно если вы привезли ей письмо от сына. Я правильно подслушала?
— Совершенно верно, благороднейшая леди, — поклонился сэр Мишель и совершенно не по-монастырски свистнув оруженосцам, взбежал по ступеням вверх. — Полагаю, моё имя вы знаете?
— Безусловно. Вы говорили достаточно громко, шевалье. Господи, что за нравы в этой Италии! Этого нельзя, другое предосудительно, третье, пусть и самое невинное, ведёт к смертному греху! Неужели вся Сицилия такова?
Говорили на норманно-французском, поэтому Казаков понимал большую часть речений неожиданной знакомицы и тихонько посмеивался. После явно «предосудительных» похождений нынешней ночью с Гильомом, разговоры о Сицилии как острове высокой морали казались ему несколько преувеличенными. Хотя с женской точки зрения…
Девушка иногда сама путалась в переходах, отчего можно было сделать вывод: приближённая королевы Элеоноры обитает в монастыре недолго и не успела разучить все хитросплетения лабиринтов аббатства. Однако на её лице была крупными буквами написана уверенность в себе и отчётливое недовольство нынешней жизнью. Вероятно, она долгое время провела при королевских или герцогских дворах, далеко не всегда отличавшихся столь немыслимой для мирянки строгостью нравов.
— Подождите, — девушка приостановилась перед низкой дощатой дверью. — Сейчас я передам ваши слова королеве.
Некоторое время прошло в тишине. Сэр Мишель стоял спокойно, прислонившись к небелёной кирпичной стене, Гунтер откровенно нервничал, а Казаков пытался безмятежно насвистывать и философски озирал окружающий скупой пейзаж — ни дать, ни взять тюремный коридор с редкими дверьми и тусклым освещением.
— Проходите, — дверь бесшумно открылась и на троих дворян из Нормандии вновь уставились маслично-тёмные глаза. — Государыня просит вас почтить её своим визитом.
Глава пятая
Короли в ассортименте
Покой, отведённый королеве Британии строгой аббатисой с языколомным имечком Ромуальдина, роскошью отнюдь не блистал, скорее, наоборот. Мебель тёмного дерева, голые стены, украшенные лишь распятием да несколькими стоящими на вбитых в камень деревянных подставках скульптурами святых. Коврик на полу такой простецкий, что даже самый захолустный и нищий барон устыдился бы подобного. Жёсткие стулья с высоченными прямыми спинками. Трёхногий круглый столик, украшенный блюдом с непременными в Италии фруктами, кувшином с вином и мисочкой, до отказа наполненной грецкими орешками. Несколько дорогих стеклянных бокалов. Всё. Не скажешь, что здесь обитает королева, пусть даже и временно.
— Заходите, заходите, — услышали визитёры. Обладательница воркующего голоса почему-то на глаза не показывалась. — Господа, никаких церемоний, условия походные. Обязательно присаживайтесь. Нет, нет, на колена падать необязательно. Я здесь более частное лицо, нежели монаршья вдова. Когда мой первый муж, да упокоит Господь его душу, воевал в Палестине, мы жили ещё хуже, и любой куртуазный рыцарь, способный меня развлечь, был самым дорогим гостем!..
Девушка, приведшая Мишеля, Гунтера и Сергея в сей уединённый уголок монастыря, тихонько прыснула в кулачок и прикрыла ротик оконечьем цветного шёлкового шарфика.
Монолог продолжался. Теперь стало ясно, что он доносится из другой комнаты через открытый дверной проём. Туда и обратились взгляды рыцаря и господ оруженосцев. Видно, впрочем, ничего не было, ибо соседнее помещение прикрывалось льняной занавесью.
— …Впрочем, в Винчестере, где я жила много лет по вине сумасшедшего Генриха — вы ведь знаете, он из-за своей Алисы совсем выжил из ума на старости лет! — там было ещё хуже! Конечно, со мной обращались соответственно титулу и положению, но совсем не допускали гостей, и с тех пор я ненавижу, когда ограничивают мою свободу!
Занавеска отодвинулась. Казаков бросил на Гунтера недоумевающий взгляд, в котором отчётливо читался вопрос: «Это королева?»
Угрюмый воздушный замок, построенный германцем, рухнул с грохотом и треском, растворившись в клубах едкой пыли. Грозная старуха в траурном одеянии, обвешанная чётками, святыми реликвиями и бормочущая душеспасительные молитвы, испарилась. Не было носа крючком, колючих едких глазок, волосатой бородавки на щеке и вечно поджатых губ.
Её величество, вдовствующая королева Англии, Ирландии и Шотландии, великая герцогиня Аквитанская, герцогиня Анжу-Ангулемская, бывшая повелительница Франции и прочая, и прочая, и прочая являла собой очаровательную пухлую тётушку, выглядевшую от силы лет на пятьдесят пять. Элеонора Пуату, всё ещё хранившая в чертах следы невероятной привлекательности молодых лет, была невысока ростом, не пользовалась белилами или румянами из-за замечательного природного цвета лица, имела три подбородка, небольшие, но яркие губы и весёлые серые глаза. Одевалась королева-мать до крайности вызывающе, хотя её супруг, английский монарх Генрих II, скончался всего год назад и ей следовало бы носить белоснежное траурное одеяние. Но вместо белой парчовой хламиды блистательная (во всех отношениях) Элеонора Пуату изволила с утра облачиться в расшитый камнями и серебром роскошный розовый сюркот — самое распространённое и модное дамское платье, плотно облегавшее торс и преизрядно расширявшееся книзу — и вычурный чепец с пером африканской птицы страуса. На взгляд Казакова, человека далёкого будущего, пожилая монархиня выглядела соответственно соединённым вместе прилавкам ювелирной и бархатной лавок. Но в ней имелось нечто особенное и неподражаемое, некий штрих к портрету, через столетия получивший наименование «имидж».