Ветер и море

Кэнхем Марша

– Вы будете делать то, что я велю вам, Янки, – раздраженно объявила она, – или ваш доктор Рутгер снова окажется на решетке, но на этот раз между ним и плеткой не будет ни рубашки, ни сюртука.

Адриан слегка пошатнулся, моргнул, чтобы стряхнуть с глаз пот, и с силой натянул веревки, связывавшие его запястья, покорно приняв жгучую боль, когда на его и так уже израненном теле выступила кровь. Его единственной мыслью было освободить руки, дотянуться до узких плеч, до ее шеи... и сжимать до тех пор, пока Кортни не задохнется.

– Мэтт помогал вам, – холодно

напомнил Баллантайн, – помогал и людям вашего дяди, и я не верю, что свой гнев на меня вы обратите против него.

– Янки, вы, опять повторяетесь, пытаетесь отгадать, что я буду и чего не буду делать. – Кортни медленно покачала головой. – Но вот что я не сделаю, так это не буду худшей дочерью, чем ожидает от меня отец. И речь идет не просто о том, чтобы дать выход своему гневу, и не о желании увидеть, что вы так же унижены, как унижали меня. Речь идет о смертях, за которые нужно отомстить, о несправедливостях, за которые нужно расплатиться, о предательствах, которые нужно разоблачить. Кстати, Янки, вы должны все знать о предательствах. – Тряхнув золотисто-каштановыми волосами, она повернулась к лейтенанту. – Или вы еще не успели задуматься над тем, как капитан Шо стал обладателем ваших военно-морских кодов?

– Я думал. – Адриан сдержанно вздохнул.

– И как далеко вы уже зашли, чтобы удовлетворить свое любопытство?

Баллантайн не мог мыслить ясно и ничего не видел перед собой от внезапного приступа головокружения, после которого у него во рту стало еще суше, чем прежде. Пот заливал ему лицо, соль разъедала царапины и обжигала глаза, но еще больше о его неспособности ответить на вызов Кортни говорило то, что его руки дрожали и он еле дышал.

– Нечего сказать, Янки? Никаких остроумных объяснений?

Баллантайн с трудом перевел дыхание. Комната покачнулась и начала медленно вращаться. Он хотел шире расставить ноги, чтобы устоять в кругу вертящихся световых колец, но цепи не позволили ему этого сделать. Он вздрогнул, когда жуткая боль в голове взорвалась и охватила все тело. Его глаза закрылись, а голова бессильно свесилась набок.

Кортни инстинктивно бросилась поддержать его, чтобы не дать упасть на пол, и он чуть не опрокинул ее, навалившись всем телом. Однако ей удалось повернуть Баллантайна так, что он тяжело опустился на стул.

Кортни смотрела на него, не зная, что делать. Она могла позвать Дэви Донна – он, несомненно, подслушивал под дверью. Но Дэви вряд ли проявит сострадание, и он совершенно бесполезен, когда дело касалось помощи. Он скорее вытащит лейтенанта за ноги из ее каюты, нежели сделает хоть что-то, чтобы ему помочь.

– И не вздумайте тут умереть! – предупредила она дрожащим голосом и побежала к умывальнику. Налив воды в фарфоровую миску и сдернув с крючка полотенце, она вернулась к столу и поставила миску рядом с Адрианом.

Он крепко сжимал зубы, чтобы они не стучали. Тепло каюты согрело его, но отчаянная борьба с болью и слабостью в течение двадцати четырех часов оказалась испытанием большим, чем Баллантайн мог выдержать.

Кортни еще какое-то время колебалась,

а затем несмело убрала упавшие ему на лоб пряди выжженных солнцем волос – его кожа была холодной, хотя пот блестящими ручейками струился по его вискам и шее. Кортни впервые добровольно дотронулась до него, и удивление от этого поступка разлилось по ее телу. Что-то горячее забурлило внутри ее, она сделала несколько коротких вдохов, и у нее возникло ощущение, что в сердце ее развязался какой-то узел. Она почувствовала негодование и потребность не дать Баллантайну умереть, а потом на смену им пришло бессознательное желание обнять его, приласкать, прижать его голову к своей груди и унять его боль.

Прикусив губу, она поднесла ко рту Адриана кружку с холодной водой и внимательно рассматривала ужасную глубокую рану у него на виске, залепленную волосами и грязью. Разрез был длиной около пяти дюймов, и если его не промыть и не зашить, останется грубый шрам.

Ее собственная рана в предплечье заболела, ощутимо напомнив, что без умелой помощи доктора Рутгера у нее могло бы начаться заражение крови, или гангрена, или, наконец, она могла бы ослабеть от потери крови. Баллантайн был абсолютно прав, хотя ему совершенно незачем знать об этом: она не станет обращать свой гнев на доктора, хотя угроза сделать это, возможно, была единственным рычагом для управления лейтенантом.

С холодной решимостью она отправилась на поиски иголки и нитки среди туалетных принадлежностей капитана, чтобы, промыв рану, сшить ее рваные края. Завязывая узел на чистой повязке, она неожиданно обнаружила, что серо-стальные глаза открыты и внимательно смотрят на нее.

– Как я вижу, ваши таланты распространяются не только на удаление заноз. Вам следовало сказать об этом Мэтту, тогда он нашел бы вам лучшее применение.

– В той жизни, которую веду я, нельзя выжить, не научившись одному-двум приемам лечения ран.

– Но все же половину своей жизни вы провели одетой в шелка и атлас. – Глаза Адриана потемнели. – И я бы сказал, что именно для такой жизни нужно гораздо больше мужества и стойкости.

Краска отлила от щек Кортни, а затем снова вернулась на ее лицо. Она выпрямилась и отступила на шаг, не решаясь взглянуть в глаза Адриану и опасаясь близости его тела. Его руки были связаны и неподвижны, движения строго ограниченны, и все же она чувствовала себя гораздо более беззащитной, чем когда-либо прежде.

Воткнув иголку в клубок, Кортни положила все это на стол. Она не смотрела на Адриана, но чувствовала, что его взгляд, как теплые руки, скользит по ее телу.

– Вы говорите, моя судьба в ваших руках... до Триполи?

– Да. До Триполи.

– А Мэтта?

– С ним ничего не случится – как и со всеми вашими людьми, пока они подчиняются приказам.

– Вы не сказали мне, где содержится капитан Дженнингс.

– Да, не сказала, – ядовито отозвалась она. – Вы же понимаете, что мы все-таки враги. Вы мой узник, а не мой страж, и я совершаю ошибку, давая вам право задавать вопросы, но не думайте, что я буду отвечать на них!