Ветер времени
Шрифт:
Гармонисты ухнули «русскую», и неостывшие танцоры разом вскочили на ноги, готовые пуститься в яростный перепляс. Один край длинной скамьи резко освободился и подпрыгнул вверх. Витя, сидящий с бабками на другом конце, почувствовал, будто он низвергается в бездонную пропасть, падая и медленно заваливаясь набок. Струганный пол внезапно ударил в спину. Сверху сыпались не удержавшиеся спутницы-старухи. Приземлялись прямо на него и, с выражением полнейшего недоумения и легкого испуга, протягивали вперед когтистые пальцы. Рядом бухнулась опрокинувшаяся скамья. Музыка остановилась, вся хата сотрясалась от дикого хохота. Нерасторопные гуляки долго ползали на четвереньках, ощупывая себя со всех сторон, и громко охали, взволнованно хватая друг друга за руки.
Кое-как успокоились, установили скамью, сели и наполнили кубки. Выпили залпом. Музыканты вновь растянули меха заливистым перебором. Все одновременно поднялись, и Витя опять летел в бездну, ударяясь боками и зажав в кулаке скатерть, за которую в отчаянии схватился, теряя равновесие. Тарелки, чашки, кружки, недоеденные куски ржаного хлеба летели следом. Опытные бабки на этот раз устояли на ногах и весело смеялись беззубыми ртами, глядя, как падает и разбивается вдребезги посуда. Он с горем пополам поднялся, отряхнулся и сел в темный уголок на табуретку, скромно улыбаясь и нетрезвыми глазами наблюдая, как хуторяне помелом сгребают осколки.
Быстро постелили свежую скатерку, поставили уцелевшие приборы, опять наполнили чары. В третий раз рванули меха гармонисты, и пошла, поехала, загудела, зашумела, заколобродила деревенская потеха. То ли самогон давал такой заряд бодрости, то ли сами жители истосковались по гуляньям. Самоотреченно плясали все. Только Витя да седобородые старцы аплодировали сидя. Всех увлекал безудержный мотив. Взявшись за руки, прыгали как кузнечики малые дети. Василий мелким бесом крутился вокруг дуэньи-партнерши, блестя очками и радостно улыбаясь. Дымка дробным шагом шел вприсядку, держа руки за спиной. Лилипут Павел Андреевич метался на коротких ногах, пытаясь не отставать от раззадоренных пляской сельчан и отталкиваясь от пола, вихрем взлетал на пустые скамьи. Пробежав с безумными глазами всю длину, стремительно оттолкнувшись и растопырив как крылья руки, будто подгулявшая белка-летяга плавно и мягко приземлялся на широкую кровать, покрытую пуховой периной и застеленную белоснежным льняным полотном.
Высокая чернобровая Натали выступала с молчаливым достоинством, тая в глубине наполненного сокрушительной страстью тела, обжигающие огненные потоки, готовые вот-вот взорваться неуправляемым, разбуженным вулканом и в прах испепелить любого, дерзнувшего расшевелить стихию. Расширившиеся зрачки бездонных глаз, яркий румянец, играющий на матовых ланитах, притягательность алых губ, с трудом сдерживаемое, рвущееся наружу прерывистое дыхание – все это готово было смутить и повергнуть в трепет неуверенные сердца.
Но не робкого десятка был загорелый мускулистый авгур. Показывая неуемную удаль, одетый лишь в огромные джинсы-пирамиды, полуголый хмельной фавн сводил с ума лесную дриаду, исполняя невероятно экспрессивный фантастический танец – гремучую смесь латиноамериканских стилей и европейского канкана, культов и обрядов африканских племен и изящного греческого сиртаки. И все никак не мог оторвать зачарованного взгляда от налитых спелых боков прелестницы.
Остальной народ резвился, не отставая и не желая ни в чем уступать. Женщины, разметав по плечам седеющие волосы, бойко перебирали ногами и били каблуками в пол, помогая себе выразительными взвизгиваниями, в упоении танца взмахивая разноцветными платками. Пожилые деревенские мужики самозабвенно бросали кепки, кричали что-то непереводимое и громко топали сапогами.
Наконец народ утомленно потянулся к столу. Произнесли тост за здоровье председателя. Бабки звонкими голосами затянули песню «Хасбулат удалой». Им вторили хриплые мужские басы, и слаженное хоровое пение широкой рекой лилось по затихшему хутору. В окна и двери заглядывали любопытные, которым не хватило места за общим столом.
На улице незаметно стемнело. Тучи мошкары и таежного гнуса вертелись возле зажженных фонарей и электрических ламп, звонко гудели бесчисленными крылами, хаотично ведя свой бесконечный хоровод.
Малыш с Натальей неторопливо скользили по избе в медленном томном танце. Истосковавшаяся женщина бурно сжимала в страстном объятии плечи нежданного обольстителя. Высокая грудь заметно поднималась и опускалась, не в силах сдерживать рвущееся наружу пламя сладостного томления. Демон-искуситель что-то горячо шептал на ухо, касался губами пахнущие сосновой хвоей волосы, прижимался к ее кипящему блаженной негой телу, и все тянул, все ждал чего-то, вводя переполненную темпераментными ощущениями хозяйку в состояние бешеного исступления. Натали, не выдержав, вонзила острые ногти в обнаженную спину увлекшегося ухажера, чуть осела на подогнувшихся ногах, и вдруг, с силой вцепившись в кожаный ремень, утащила оторопевшего от неожиданности соблазнителя в спальню и громко захлопнула дверь.
Народ загудел доброжелательно, голоса взревели «Ой мороз, мороз…». Многие уже сидели, уронив головы и громко храпя. Две бабули подхватили совсем захмелевшего Витю с обеих сторон, и он, на непослушных ногах, в состоянии полнейшего изумления, покорно следовал за ними, с удивлением осматриваясь по сторонам. Его отвели на сеновал и опустили в душистую сухую траву. Чистое ночное небо, усеянное россыпью крупных мерцающих звезд, взорвалось на множество мельчайших молекул, звуки куда-то отодвинулись, запахи прекратились, и Витя крепко уснул, провалившись в темную вязкую глубину.
Солнечное утро переливалось звонким пением лесных птиц, ревом домашней скотины и утробным курлыканьем индейских петухов и индюшек, гордо расхаживающих по двору. Виктор открыл тяжелые веки и долго не мог сообразить, где он находится, пока крупный овод не ужалил его в пятку. Голова болела, во рту все пересохло, тело ломило с жестокого похмелья. Кое-как добрался до колодца. Поднял полную бадью студеной воды и жадно приник губами. Долго, до ломоты в зубах пил живительную влагу. Затем скинул одежду и разом опрокинул на себя. Будто обожгло всего. Мысли мгновенно прояснились, тело пронзили тысячи раскаленных игл. Сразу стало легче, и он, подбирая одежду, бодро зашагал в дом.
В горнице помолодевшая, свежая как утренняя роса Наталья, радостно летала от печки к столу. Румяные ноздреватые, обильно политые маслом блины, горкой возвышались на блюде. Дядя Вася в одиночестве завтракал, макая очередной блин в густую сметану и запивая крепким чаем из широкого блюдечка.
– Кушать садитесь, – глаза хозяйки сияли ультрамарином. – Отведайте блинчиков, – пригласила она Виктора.
Он сел, почувствовав сильный голод. С наслаждением наливал из блестевшего самовара чай. За короткий срок внушительная горка блинов уменьшилась на две трети.