Ветка Вятка
Шрифт:
Вы много в Москве знаете зданий крепко на крепко связанных канатными тросами с Великой Отечественной войной? За торговыми центрами, бизнес-кварталами и новейшими ЖК они пропали, стёрлись, словно те самые встречные и попутные автомобили на трассе Р-243. А на главной площади Судиславля стоит двухэтажный дом с табличкой, гласящей: «В годы Великой Отечественной войны здесь жили эвакуированные из блокадного Ленинграда дети». «Вспомним блокадные скорбные были?»
От сквера с памятником Ленина, установленным ровно по центру, уходит стрелой в частную постройку улица Голубкова. На стене одноэтажного деревянного ветхого дома под номером 4, с приветливым палисадником, и облупившейся на дощатом покрытии краской (всё в стилистике старой фотографии в треснутой рамке) висит мемориальная доска: «Герою Советского Союза Алексею Константиновичу Голубкову». Дом смотрит на нас тёмными стёклами окон, с плотными шторами толи тёмно-зелёного, толи чёрного уже цвета (разобрать тяжело) за ними. Занавеска не шелохнётся, из дома ни звука. Кажется, дом вымер, но по состоянию самого дома – он ветхий, но не рушенный; и по состоянию палисадника – трава скошена, каждая вещь на своём месте; чувствуется заботливая рука хозяина или хозяйки.
Помнят героев былых времён в Судиславле. В сквере вокруг памятника Ленину установлены таблички, где перечислены герои, родом из Судиславля. Герои ушедшей эпохи, герои Родины, погибшей под предательскими ударами. Одиннадцать судиславцев в период Великой Отечественной Войны удостоены звания Героя Советского Союза, в честь пяти из них (считаю вместе с Голубковым) названы улицы «города разбитой фотографии». За сведения спасибо Марине Кабановой.
А вечер сгущал краски. Солнце красиво, я бы сказал, по-театральному, пряталось за крышами домов, приговаривая игриво: «Найди меня!»
И на улицы по одиночке, парочками, кампаниями выходили «искатели солнца», всё молодого возраста. Девушки одеты по нарядному, парни – по крутому. Любовь-любовь. Мне вспомнились, при этом, вечера в Гадяче Полтавской области («Привет, Николай Васильевич!»). Такие же сотни «искателей солнца»: тоже девушки одеты по нарядному, тоже парни одеты по крутому, как грибы после осеннего дождя или ягоды смородины на ветках куста заполняли площади, улицы, переулки. И кто после этого скажет, что мы не один народ? Вместе с Гадячем вспоминаются футболки с рисованным ликом Тараса Шевченко и надписью, его цитатой: «Кохайтесь чернобривые, но не з москалями», что на Сорочинской ярмарке («Опять привет, Николай Васильевич!») в большом количестве видел в продаже. Я в то время даже себе и представить не мог, к чему всё это начиналось и чем всё должно было закончится.
Ночевали мы в гостинице «Третьяков», обстановкой, убранством напоминающей дореволюционные времена, точнее то, как о них писал, к примеру, Тургенев. Стилитика «номера для помещиков»: девушки-пышки томно глядят со стен, с полотен картин, сжимая в руках яблоки или груши из ваз, что стоят перед ними, приготовленные для натюрморта, обои под дорогой рисунок, соответствующие витые люстры, мраморные лестницы. Оформители постарались на славу! Молодцы! Пытался же я заснуть под музыкальное сопровождение в 140 децибел. Толи студенты, толи туристы, толи студенты-туристы «бузили» ночь на пролёт в лесопарковом массиве близ озера, что на карте обозначено, как Комсомольское. «Это юность моя, это юность моя».
Юность, сука, ты не понимаешь, чего творишь?! Когда же с годами мозги потихонечку выпрямляются (если происходит выпрямление, а бывает и отсутствие выпрямления до глубоких седин), единственное, что тебе хочется сказать на такие ночные бдения:
– Заткнитесь вы уже!
Но, как ты сам прекрасно понимаешь, подобные фразы помогают мало. «Против лома нет приёма, если нет другого лома».
Троих, двух девушек и молодого человека, из «бузивших всю ночь» мы встретили на утро в пекарне «Судисласть», когда закупались едой для перекусов на последующую дорогу. «Бузивших» я узнал по специфической одежде и характерной «помятости» на лице. Они были «помятые», я же представлял собой человека с «квадратной» головой, от недосыпа, родители, в свою очередь, сказали, что ничего не слышали. Не удивительно – их окна выходили на противоположную сторону, им повезло.
И вот ещё одна вещь, поразившая меня в Судиславле. Проезжая по Костромской улице, с намерением покинуть город я наблюдал неожиданную и неестественную для, к примеру, столичной жизни картину. С одной из прилегающих улиц высунул нос с намерением пройти нам на перерез полицейский УАЗ. Водитель заметил Степвэй и остановился как вкопанный, хотя и скорость двигающегося автотранспорта, и расстояние между участниками дорожного движения позволяли несколько раз проскочить перекрёсток, да и вырулить куда тебе требуется. Во всяком случае полиция в Москве давно бы пересечение преодолела, глазом не моргнув, да и чего греха таить, я сам бы несколько раз уже был бы таков. Увиденное, естественно, меня смутило:
– Что такое?
– Поезжай! Он тебя пропускает! – подсказал папа.
И я проехал. Мгновение. Лишь короткое мгновение, но оно прочно засело в памяти. Знал ли водитель УАЗа, что этим, казалось, незначительным поступком он оставит у кого-то отметку о себе и своём городе? Добрую отметку. Сомневаюсь, что знал. Передайте ему пожалуйста, когда встретите.
– Вот справа за лесом Макарьев начинается, и Унжа течёт, – вталкивает меня в объятья действительности папин голос.
Я задумался на всё утро. Время вернуться.
12. Дедушка умер
Со смертью я столкнулся рано. Не с самой смертью, как с физическим явлением, а с тем антуражем, который создаётся вокруг неё, нагнетается. Особенно этот антураж хорошо виден, когда человек молодой умирает. Я даже помню, как его звали – Олег Попов.
День пасмурный был. Под ногами голодно чавкала грязная жижа. Я с бабушкой Леной и моей старшей сестрой (тоже Леной) шёл по площадке двора. Только из дома вышли. У нас в посёлке дома прямоугольником стоят, правда не четырёхвершинным, а шестивершинным, шесть домов, дом против дома. И вот мы шли по двору центральной пары домов. И как будто в воздухе стала материализовываться эта мысль – «Олег Попов разбился». Донесли её работяги, что с ночной смены от железнодорожной станции возвращались. Затем бабушки, что на лавочках сидят, судачат, кости всему посёлку перемывая, подхватили:
– Инки Мироновой сын разбился. Как его. Олег, кажется.
– Она уже давно не Миронова, а Попова.
Дорога, шедшая от станции к посёлку, лихо проскакивала перекрёсток – пересечение с Варшавским шоссе. Слева плотным рядом обозначали своё присутствие палисадники деревенских домов, крыши, стены, наличники резные, в ветвях и листьях утопающие и ненароком зовущие: «На помощь!» Дорожная насыпь и само асфальтовое полотно глядели на них свысока, надменно – виной тому были старания строителей, ответственно подошедших к работе и выполнивших дорожную насыпь основательно, по всем действующим нормам и правилам. Она получилась высокой, выше других дорожных элементов, окружающих построек, предметов. Отсюда надменность. Справа лежал провал тротуара, который ограничивался строем лип и железной решёткой забора, огораживающей пространство футбольного стадиона. Автомобиль, которым Олег Попов управлял, Лада-«девятка» валялся бесформенной грудой железа, перегораживая тротуар, войдя передней частью в изгородь, сильно поранив ствол дерева, выломав секцию решётки. Видимо водитель потерял управление, превысив скорость.
«Олег Попов разбился», – несколько дней висело дождливой тучей над посёлком.
«Инкин сын разбился», – не утихали разговоры на лавочках.
Погода, отравленная смертью, кашляла и чихала дождём. Мы вновь вышли под хмурое небо улицы. Состав был всё тот же. Шёл третий день считая от трагедии. Асфальт прикрыли еловым похоронными лапами. Молодые люди – парни, девушки, в большей массе своей в кожаных куртках (запомнилось почему-то) заняли один из столов с лавочками, что стояли с ним в комплекте. У нас столы установлены были на против каждого из подъездов домов. Этот был правый во дворе серединной пары. Девушки стелили скатерть, расставляли закуску на керамике. Ребята гремели стаканами и рюмками, доставали бутыли с прозрачной жидкостью.