Вэйджер. История о кораблекрушении, мятеже и убийстве
Шрифт:
Чтобы хотя бы частично решить проблему нехватки людей, правительство направило на эскадру Энсона 143 морских пехотинца, которые в те времена являлись подразделением армии со своими офицерами. Морская пехота должна была помогать при вторжениях на сушу, а также на море. Однако это были настолько сырые новобранцы, что они никогда не ступали на корабль и даже не умели стрелять из оружия. Адмиралтейство признало, что они были "бесполезны". В отчаянии флот пошел на крайний шаг: собрал для эскадры Энсона пятьсот инвалидов из Королевского госпиталя в Челси - пансиона, основанного в XVII веке для ветеранов, которые " были старыми, хромыми или немощными на службе у короны". Многим из них было за шестьдесят и семьдесят, они страдали ревматизмом, плохо слышали, частично ослепли, страдали от конвульсий или лишились множества конечностей. С учетом возраста и болезней эти солдаты были признаны непригодными к действительной службе. Преподобный Уолтер описал их как " самые дряхлые и жалкие предметы, которые только можно собрать".
Когда эти инвалиды добирались до Портсмута, почти половина из них ускользнула, включая одного, который ковылял на деревянной ноге. " Все, у кого были конечности и силы, чтобы идти, покинули Портсмут", - отметил преподобный Уолтер. Энсон обратился к Адмиралтейству с просьбой заменить, как выразился его капеллан, "этот престарелый и больной отряд". Однако новобранцев не нашлось, и после того, как Энсон уволил нескольких самых немощных, его начальство приказало им вернуться на корабль.
Дешевые наблюдали за прибывающими инвалидами, многие из которых были настолько слабы, что их приходилось поднимать на корабли на носилках. Их панические лица выдавали то, что все втайне знали: они плывут на верную смерть. По признанию преподобного Уолтера, " они, скорее всего, бесполезно погибнут от затяжных и мучительных болезней, и это после того, как они потратили активность и силы своей молодости на службу своей стране".
23 августа 1740 г., после почти года задержек, битва перед сражением была закончена: " все было готово к продолжению плавания", как записал в своем журнале один из офицеров "Центуриона". Энсон приказал Чипу выстрелить из одного из орудий. Это был сигнал к отшвартовке эскадры, и при звуке взрыва все силы - пять военных кораблей и восьмидесятичетырехфутовый шлюп-разведчик Trial, а также два небольших грузовых судна Anna и Indus try, которые должны были сопровождать их в пути, - ожили. Офицеры выходили из кают, боцманы трубили в свистки и кричали: "Всем приготовиться! Все по местам!"; члены команды забегали, гася свечи, привязывая гамаки и распуская паруса. Казалось, все вокруг Чип-Ансона пришло в движение, а затем и корабли пришли в движение. Прощайте сборщики долгов, коварные бюрократы, бесконечные разочарования. Прощай все это.
Когда конвой шел по Ла-Маншу в сторону Атлантики, его окружили другие уходящие суда, борясь за ветер и пространство. Несколько судов столкнулись, напугав непосвященных сухопутчиков на борту. И тут ветер, переменчивый, как боги, резко переменился перед ними. Эскадра Энсона, не выдержав такой близости к ветру, была вынуждена вернуться в исходную точку. Еще дважды она выходила в море, но отступала. 5 сентября лондонская газета "Дейли Пост" сообщила, что флот все еще " в ожидании благоприятного ветра". Казалось, что после всех испытаний, выпавших на долю корабля Cheap, он обречен остаться на этом месте.
И все же 18 сентября, когда солнце уже садилось, моряки поймали попутный ветер. Даже некоторые из непокорных новобранцев почувствовали облегчение от того, что наконец-то отплыли. По крайней мере, у них были дела, которые отвлекали их, и теперь они могли преследовать этот змеиный соблазн - галеон. "Люди были полны надежд разбогатеть, - писал в своем дневнике моряк с судна "Уэгер", - и через несколько лет вернуться в Старую Англию, нагруженные богатствами своих врагов".
Чип занял свое командирское место на квартердеке - возвышенной площадке у кормы, служившей офицерским мостиком, на которой располагались штурвал и компас. Он вдыхал соленый воздух и слушал великолепную симфонию вокруг: покачивание корпуса, треск фалов, плеск волн о нос. Корабли шли изящным строем, "Центурион" шел впереди, расправив паруса, как крылья.
Через некоторое время Энсон приказал водрузить на грот-мачте "Центуриона" красную подвеску, означающую его звание коммодора флота. Остальные капитаны тринадцать раз выстрелили из своих пушек в знак приветствия - раздались громовые хлопки, в небе поплыл шлейф дыма. Корабли выходили из Ла-Манша, рождаясь в мир заново, а Чип, не теряя бдительности, наблюдал, как берег удаляется, пока, наконец, его не окружило синее море.
ГЛАВА 2. Джентльмен-доброволец
Джона Байрона разбудили истошные крики боцмана "Вэйджера" и его товарищей, созывавших утреннюю вахту: "Вставайте, спящие! Подъем!" Было неполных четыре утра, на улице еще темно, хотя со своего места в недрах корабля Байрон не мог понять, день сейчас или ночь. Как мичману на "Уэйгере" - ему было всего шестнадцать лет - ему отвели место под квартердеком, под верхней палубой и даже под нижней палубой, где обычные матросы спали в гамаках, свесив тела с балок. Байрона засунули в кормовую часть орлоп-палубы - сырую, безвоздушную дыру, лишенную естественного освещения. Единственным местом под ним был трюм корабля, где скапливалась грязная трюмная вода, и ее дурманящий запах донимал Байрона, спавшего прямо над ним.
Корабль "Вэйджер" и остальная эскадра находились в море всего две недели, и Байрон все еще привыкал к окружающей обстановке. Высота палубы орлопа была менее пяти футов, и если бы он не пригнулся, стоя на ногах, то ударился бы головой. Он делил этот дубовый свод с другими молодыми мичманами. Каждый из них имел пространство не шире двадцати одного дюйма, на котором можно было разложить свои гамаки, и порой их локти и колени толкались со спящими рядом; все равно это было на семь дюймов больше, чем у обычных моряков, хотя и меньше, чем у офицеров, особенно у капитана, чья большая каюта на квартердеке включала спальную комнату, столовую и балкон с видом на море. Как и на суше, здесь ценилась недвижимость, и то, где ты лежишь, определяло твое место в чине.
В дубовом хранилище хранились те немногие вещи, которые Байрон и его спутники смогли вместить в свои морские сундуки - деревянные чемоданы, в которых хранилось все их имущество для путешествия. На борту судна эти ящики служили стульями, карточными столами и письменными столами. Один писатель описал койку мичмана XVIII века как захламленную кучей испачканной одежды и " тарелками, стаканами, книгами, шляпами с петухами, грязными чулками, зубными щетками, кучей белых мышей и попугаем в клетке". Но главным украшением кают-компании мичмана был деревянный стол, достаточно длинный, чтобы на нем могло лежать тело. Он предназначался для ампутации конечностей. Койка служила операционной хирургу, а стол служил напоминанием о грядущих опасностях: как только "Уэгер" окажется в бою, дом Байрона наполнится пилами для резки костей и кровью.
Боцман и его товарищи, городские глашатаи, продолжали кричать и дудеть в свистки. Они двигались по палубам, держа в руках фонари и наклоняясь над дремлющими моряками, и кричали: "Вон или вниз! Вон или вниз!" Если кто-то не поднимался, то его гамак отрывался от каната, на котором он висел, и тело падало на палубу. Боцман корабля "Уэгер", грузный мужчина по имени Джон Кинг, вряд ли стал бы трогать мичмана. Но Байрон знал, что от него следует держаться подальше. Боцманы, в обязанности которых входило приводить в порядок команды и выносить наказания, в том числе бить непокорных бамбуковой тростью, были известными грубиянами. Однако в Кинге было что-то особенно нервирующее. Один из членов команды отметил, что Кинг страдал " таким порочным и буйным нравом" и был "так груб в выражениях, что мы не могли с ним смириться".