Везунчик
Шрифт:
– А ты не скромничай, не скромничай! Чай, не девочка, а, почитай, уже мужняя жена. Лицо, вишь ли, она закрыла, застыдилась. Вот увидишь, что еще как это дело тебе понравиться, поверь мне, дева! Ох, понравится! Люди в любви рождаются, в радости. Я знаю, что говорю. Так что, привечай Егора Кондратьича, муж он твой, голуба, му-у-уж! Вставай, вставай, вытри слезы, и водичка у нас тепленькая есть, с собой захватила чайник горячий. Умойся, приведи себя в порядок – дюже не нравятся мужикам неряшливые женки, поверь моему опыту. А я уже прожила на свете ого-го, и в этом немножко разбираюсь. А война кончится, где мужика возьмешь? Вон их сколько, сердешных, в земельку полегло, а у тебя уже есть! Радоваться должна, дуреха, что такой мужчина на тебя позарился, внимание уделил, а не носом крутить да умирать.
Больше Егор не стал слушать, поднялся, пошел к дому, еще и еще раз прокручивая услышанное.
«Ох, и крученая эта баба Мотя! – с восхищением думал он. – И как это она догадалась? Как будто сговорилась со мной. Молодец, старушка, молодец! И, главное, вовремя! Везет тебе, Егор Кондратьич!», – но развивать эту мысль не стал, побоялся сглазить, сидел на завалинке, прислонившись спиной к теплой стенке дома, вслушивался в канонаду, что гремела где-то над Березиной, пальцами расчесывая бороду.
«Пускай дерутся, пускай. С меня уже хватит, сейчас главное – уцелеть, выжить. Наступит мирное время, там видно будет, в какую сторону ветер дует, куда самому клониться. Не пропадем, нет, не пропадем! Домишко есть, жена, почитай, тоже. Баба Мотя свое дело знает туго – постарается. Работу найду, только надо что-то придумать посерьезней, чтобы не радоваться куску хлеба, а резать его ломтями, и рука не дрожала. Конечно, на широкую ногу никто жить не позволит, но если с умом, особо не выпячиваясь…. Вон, барыги, что муку с картошкой. Война войной, а у них нос в табаке. И как-то умудрились, черти! Жаль, не прознал я про них раньше, а то бы каких дел можно было наворочать. Да и после войны они будут, куда денутся. Надо будет походить, поспрашивать, бабулю отправить, пускай и она проведает что и к чему. А может вернуться на кладбище? Смерть никто не отменял и не отменит, никакая власть не в силах это сделать. И тоже можно жить припеваючи. Тогда как же дом, Даша? Вот черт!».
Хоть и война, а природу обмануть не получается. Все так же растет трава, цветут цветы. Вон, одуванчики целым семейством облюбовали себе местечко вдоль забора, и растут, горя не зная. Баба Мотя и на них наложила свою руку, категорически запретив рвать или топтать это желтое царство. Она сама, по только ей ведомым рецептам, готовит одуванчики, подает к столу.
И на грядках все растет, и картошечка взошла, тянется к солнцу. Уже два раза окучивал. Ну, а женщины пропалывают ее почти каждый день. Не дают сорнякам голову поднять.
Егор встал, широко и смачно потянулся до хруста в суставах, и решительно направился в избу, где с ходу бросил свое молодое сильное тело на кровать, и уже через минуту спал крепким здоровым сном.
Проснулся от грохота – по улице шли советские танки! Выбежал во двор. Даша со старушкой стояли у забора, махали танкистам со счастливыми лицами. Потом девчонка не выдержала, кинулась на улицу, и убежала вслед за танками куда-то в центр города, куда уже спешили уцелевшие, вылезшие из погребов и укрытий жители. Егор с бабушкой остались стоять на своем дворе.
– Все наладится, Егорушка. Ты только поласковей с ней, дитя еще, а так девка ладная. Детей рожать хорошо будет. Видел, какие широкие бедра, задница что надо! Значит, рожать будет легко.
Булыгин ничего не ответил, только в знак признательности положил свою руку на плечо старушки, легонько сжал его. А та стояла, крестила проходящих мимо солдат через забор, смахивая слезы, что текли по ее морщинистому лицу.
– Слава Богу, слава Богу, дождались таки! – вдруг повернулась к Егору, перекрестила и его, потом кинулась к нему на шею, повисла, заголосив, запричитав как по мертвому.
– Не оставляй меня, Егорка, не бросай! Не выживу я без тебя, без вас, мои родные! Нету у меня никого на этом свете ближе и роднее вас, детки мои милые! Куда же я одна без крыши над головой в это-то времечко тяжелое да в моем возрасте? Кому я нужна, горемычная? А тебя сам Бог послал мне во спасение, Егорушка! Обузой не буду, а буду цепным псом у тебя! Не дам пылинки упасть на твою головушку! Детишек ваших буду любить, лелеять всего сильней на свете!
– Что ты, что ты, баба Мотя! – Булыгин опешил, не ожидал такого от старушки, и поэтому не знал, как себя вести. Сначала пытался оторвать ее от себя, потом что-то вдруг шевельнулось в груди, руки непроизвольно обняли ее, прижали к себе, и они застыли в таком положении на какое-то мгновение. Щекой прижался к голове бабушки, вдыхал стариковский запах, и ему почудилось, померещилось вдруг, что это и есть его новая мама, мама Егора Кондратьевича Булыгина! И та, прошлая жизнь, с этого момента исчезла насовсем, навсегда осталась где-то, чтобы никогда больше не напоминать о себе. – Будет, будет тебе, баба Мотя! – гладил ладонью бабушкину спину, успокаивал уже как свою мать. – Мы ж породнились, бабушка. Куда мы теперь друг без друга?
– Спасибо, спасибо тебе огромное, касатик! Век буду благодарна! – вдруг осунулась на землю, стала на колени, обхватив его ноги. – Спасибо, спаситель мой единственный!
– Встань, встань, бабушка! Ну, неудобно же! – Егор тормошил старушку, пытаясь ее поднять, но она уцепилась ему в ноги, прижалась к ним лицом. – Будет тебе, будет! Это же смешно! Встань, я тебя прошу! Иди, лучше, накрывай на стол. И Дашу отыскать надо – куда она запропастилась?
– Я все сделаю, милок, все сделаю! Ты не волнуйся! – она решительно поднялась, отряхнула пыль с колен, и направилась вслед убежавшей девчонке. – Главное – Дашутка! – бросила уже на ходу по ту сторону забора. – Ты жди, мы скоренько.
Егор остался стоять во дворе, осмысливая все увиденное и услышанное за сегодняшний день, теребил бороду, размышлял.
Почитай, уже больше полгода, как он отстранился от войны, не бегает с винтовкой, не стреляет. Оказывается, и так можно жить. Пускай воюют другие, если им это интересно. С него хватит, навоевался за двоих: дважды был на краю гибели, но, слава Богу, выжил! А сколько раз покушались на его жизнь и партизаны, и даже командир роты Иван Николаевич Белов. Искушать судьбу больше не стоит, нет, не стоит! Да и не тот он, что был до войны. Не только внутренне изменился, но и внешне. Вишь, какие усы и бородка!? Егор трогает их, поглаживает, довольный. И в зеркало сам себя не узнает с тем, с прежним. И голова побелела. Видно, не прошла бесследно прошлая жизнь. А нынешняя? Неужто легче стало? Но нет. Не стало. Там не думал о куске хлеба, но остерегался быть убитым. Здесь – и могут убить не за понюх табаку, и от голода можешь попрощаться с белым светом. Сам видел, поскольку человек в день приходилось хоронить. А вот он выжил. На зло всему – выжил! Да еще бабке и девчонке не дал умереть. Значит, чего-то да стоит на этой земле!? Не такой уж и плохой Егор Кондратьевич Булыгин!? Только кто оценит? Разве что баба Мотя? А хоть бы и так – мало, что ли? За девчонку пока можно не говорить, это пока. А на самом деле кто ее от смерти спас? Права бабуля, за все должен быть выставлен счет и по нему надо платить. Вот она и рассчиталась, и это с расчетом на будущее, что оно у нее немыслимо без него – Егора. Только так и никак иначе!
Не заметил, как задремал, сидя на завалинке, прислонившись к теплой стене. Солнце уходило на покой, вытянув в длину тени от оставшихся хат, непривычная тишина окутала, укрывала город перед первой послевоенной ночью.
Глава пятая
Все лето, а потом и осень 1944 года Егор Булыгин был настолько занят, загружен работой, что потерял счет дням. Уставший, еле доползал до кровати, падал, и засыпал, еще не коснувшись подушки.
Помимо того, что надо было в обязательном порядке ежедневно выходить на расчистку города, разбор руин и завалов, а потом и его восстановления, так еще не было отбоя от соседей. Оказывается, он на этой улице почти один здоровый мужик, и его просят то помочь выкопать землянку, то без него не могут построить времянку-насыпушку; то перекрыть на уцелевшем доме крышу. Да мало ли каких проблем в послевоенном городе дожидалось мужских рук?! Вот и приходилось ему разрываться между работай, домом, соседями. Хорошо хоть начали выдавать карточки, по которым можно было получить какие никакие продукты. Да и соседи нет-нет, да и принесут в знак благодарности что-нибудь. За этим строго следила баба Мотя. Егор не вмешивался, но видел, как она приходила туда, где работал он, о чем-то говорила с хозяевами, и потом уходила, спрятав под фартук то полбулки хлеба, то кулечек крупы, то щепотку соли, а то и кусочек сахара. Поэтому, у них в доме было что поесть, и за иконой стояла даже две бутылки самогона. Где и зачем их приобрела бабушка, он не знал, так как никогда не испытывал желания выпить, но как-то при случае она заявила ему: