Везунчик
Шрифт:
– А шить кто будет, бабушка? – Даша не отрывала глаз от старушки.
– Как кто? Ты, голуба моя. Ты! А там и хорошую молодицу можно будет нанять.
– Так я же ничего не умею, как я буду шить? – девчонка недоуменно переводила взгляд то на мужа, то на бабушку.
– И-и, милая, а я зачем? При тебе попервости буду, обучу всему. Что сама умею, тому и научу. С собой в могилу-то мне мое умение зачем забирать? Что-то не слышно, чтоб оттуда кто-то пришел да жалился на плохое шитье. А ты молодая, шустрая, вся жизнь впереди. Мастерство за плечами не носить, доченька, а оно тебя на этом свете и напоит, и накормит.
И уже к декабрю, как раз к Новому году в огороде Булыгиных стоял небольшой, но ладный, теплый, крытый хоть и старой, но дранкой, флигелек. Разделенный на две половинки дощатой перегородкой, с печкой-голландкой, обтянутой жестью, он скрывал под своей крышей трех швей и закройщицу. Мастериц подбирала баба Мотя лично, беседовала с ними, проверяла и экзаменовала их на швейной машинке.
Она же сначала и сбывала на рынке первые трусы и майки, другое нательное белье, да простыни, наволочки и пододеяльники, что шила Даша. Правда, потом наладилось все: нашлись и сбытчики, которые приходили, забирали готовый товар, рассчитывались и уходили. На рынок самим больше не было нужды появляться. Даже материал Егору приносили на дом в достаточном количестве. А потом пошел и заграничный. Наши солдаты стали потихоньку возвращаться с войны, вот и везли все, что под руку попадало. Нет-нет, да стали заказывать и платья и костюмы со своих отрезов. Наладились шить из рванья телогрейки-фуфайки, да бурачки на ноги, так их с рук отрывали. Сбытчики говорят, что до базара не успевают донести, как их уже встречают, из рук рвут. Пришлось еще принять калеку клеить бахилы из автомобильных камер для бурачок. Хороший попался солдатик, непьющий, работящий. И мастером оказался хорошим, не прогадал Егор, когда взял под свое крыло.
Несколько раз Булыгина вызывали в военкомат, оттуда отправляли на медицинские комиссии. Но справки, выданные майором Вернером о том, что гражданин Булыгин вначале войны попал под бомбежку, и лечился в лазарете воинской части такой-то, имели силу, а сами ранения не позволяли призывать его на действительную воинскую службу. Потом отстали, и Егор зажил тихой и размеренной жизнью.
Стол если не ломился, то уж еды было в достатке. Пошло само собой кое-какое золотишко. Егор Кондратьевич долго думал, прежде чем нашел хорошее местечко для него. Сходили на кладбище с Дашей, навещали захороненных ее маму и брата, поправили могилки, поставили хорошие кресты, надписи сделали. Место надежное, тихое. И забрать металлическую коробочку можно будет легко в случае чего. Правда, жена не знает – золото не терпит шума, огласки, суеты. Так надежней.
Вспоминал однажды и другое кладбище, где похоронен Михаил Михайлович Лосев, сосед Антона Степановича Щербича. Но Егор себя одернул, успокоил, что рано еще, не пора. Пока можно обходиться тем, что есть. Не жадничать, а то и голову от жадности потерять можно. Потому и не торопил себя, удерживал в жестких рамках. Хотя и понимал, что ему нужен размах, можно было бы и еще посадить несколько швей, дать им работу. А с ними придет еще и лучший достаток, живи да радуйся! Уже начал заглядывать на соседние районы, думки появились и о Минске. Вот где размах так размах! Не то, что здесь. Как сыр в масле купаться будешь, в золоте ходить! А там и почет, и уважение не за горами. Выходит, не ту тропинку выбирал себе когда-то Антон Щербич, нет, не ту! Надо было по-другому, по-умному. Вот как теперь. Да только кто бы ему об этом сказал, надоумил? А то столько времени упустил, а возможностей сколько? Лучше не думать о потерянном, а то сразу начинает болеть голова, стыдно за себя становиться.
Но и бабка хват! Да еще какой! Кто бы мог подумать? Повезло с ней, повезло! А ведь, сколько домов прошел, выбирая? А остановился на ее хибаре. И не прогадал! Значит, на самом деле есть ему везение по жизни. Не обманула цыганка. Но и еще одна женщина оказалась права. Сколько бед, сколько горя хлебнуть довелось! А выдюжил, вынес все, не потерял себя. Вот тебе и ангелы – хранители! Хочешь – верь, а хочешь – нет.
И Даша вовремя попалась на пути. Все одно к одному. Где бы он теперь находился, была бы или нет крыша над головой? А так все устроилось, все как у людей. Правда, попервости сторонилась, дичилась, руки на себя наложить грозилась. И опять баба Мотя молодец! Что и как она объясняла и говорила Даше, он не слышал, только притихла та, смирилась, стала привыкать, а теперь пытается и голос повышать, командовать. Чуть что не по нее, сразу отворачивается, не разговаривает, и к себе в пастели не подпускает, пока муж с ней не согласится, не покается. Егор прекрасно понимает все ее капризы, потакает им, делает вид, что подчиняется. А что прикажете делать? Не ссориться же, да и себе дороже. Зачем гробить жизнь по пустякам? Пускай думает, что муж у нее под пятой. Пускай тешит себя. А сейчас как раздобрела – не узнать в ней того тощего синего ребенка, что попался Егору на глаза поздней сенью прошлого года. Как говорит баба Мотя: «Сытенькая, как боровок». Да и то, рожать ей по весне. Живот на нос лезет, опять же со слов старушки.
Даша к машинке не подходит – все, отработала. Не гоже его жене глаза портить, чтоб заработать на кусок хлеба. Муж есть для этого. Вот он пусть и думает, мозгует, зарабатывает. Правда, Матрена Ильинична против, все норовит пожужжать в уши Егору, что портит он девку, ой, портит!
– Коль не хочешь зла в семью, жену люби, холь, жалей, да работать заставляй, Егор Кондратьевич! С жиру бабы бесятся, вот тебе мой сказ! – и сама уходила, обижалась, сидела у себя в закутке, если Егор перечил ей.
А он не соглашался, и не заставлял жену шить наравне со всеми швеями. Вот только никак не мог удержать ее дома, когда стали приходить поезда с фронтовиками. Тут уж хоть кол на голове теши, а уйдет! И как прознает о прибытии теплушек? Все надеется, что отец ее вернется, приедет с войны. Хочет встретить его прямо на вокзале. Как будто он не сможет найти их и здесь. Булыгин понимает, что прихоть это, и больше ничего, но не держит жену – пускай тешит себя. Что взять с нее – дитя совсем. Бегай, если тебе так хочется. С него не убудет. По работе особой помощи от нее все равно нет.
Правда, баба Мотя заикнулась как-то, что видела Дашутку на вокзале, когда та очень уж привечала безногого инвалида, что просит милостыню на перроне с коляски своей. Мол, чуть не на шею вешается, шанежки из дома ему таскает. Да и соседки ухмыляются, когда с Матреной Ильиничной разговаривают, про Дашку намекают.
Но и тут Егор остался спокойным, не стал учинять разборки. Не дура, должна понимать, где и за кем ей лучше. А что за инвалидом ухаживает, так, может, в куклы еще не наигралась, вот и забавляет себя этой «игрушкой» безногой.
Хотя где-то червячок засел, подтачивает, ворочается. Однако, Булыгин рассудил здраво, что в случае чего, можно будет долго не церемонится: на одну ногу встал, за другую…. Была Дарья Путинцева, и не стало Дарьи Путинцевой. Где делась – иди, ищи. Ушла из дома, разрешения не спрашивала, и адреса нового не оставила. Конечно, измены он никогда не потерпит. Нет, это не для него книжные истории.
От таких мыслей желваки заходили, дыхание участилось, заволновался даже. Но тут же взял себя в руки. Этого еще не хватало – из-за бабы себя подставлять, рушить таким трудом налаженное дело, терять добро. Дудки! Егор не тот, что был совсем недавно, зазря рисковать собой не будет! Себе дороже.
А бабушка не отстает от Даши, все хочет передать ей свой опыт, свое умение.
– Егор Кондратьич, – в очередной раз приставала бабка. – Хоть бы ты надоумил, а не то и заставил бы женку свою. Мне-то не долго осталось землю топтать, так научила бы девку, чему сама обучена за всю жизнь. В твоем деле, что ты начал, надо быть специалистом, разбираться в покроях-строчка-швах. И только тогда можно руководить. А как меня не станет?
Вроде, и соглашался он с доводами старушки, а все же оставался при своем мнении, и не заставлял Дашу.