Via Combusta
Шрифт:
– Да, оно в России всегда было, время твоё. Какую эпоху ни возьми, – на излёте накатившего сожаления произнёс Алексей. – Всегда. Не вчера же было придумано, что морально, а что нет. Проблема в том, что мы взяли и разделили мораль на спектр от совсем плохого до совсем хорошего, где хорошее – это жизнь, а плохое – смерть. Разделили, а потом обозначили, что мы живём, ориентируясь исключительно на жизнь, как символ чего-то хорошего. А смерть – это совсем плохо, даже думать нельзя, а умирать – тем более, табу. Тебе родиться помогут, роддома, забота, лекарства, укольчики и так далее. А умереть помогут? Не-а, подыхай сам, без укольчика. И тут-то возник перекос, Игнат, именно тут. Мы не искали середину в понимании смысла жизни и смерти, что это две половины одного и того же, и не подбирали баланс на оси добра и зла, белого и чёрного. Мы просто сместили балансир на сторону жизни и добра, чем закосили весь механизм своих моральных весов напрочь. И стала наша мораль описываться символом златоглавого белокаменного монастыря, так ведь? И всё, баланс нарушен, смещён в сторону жизни и добра. Побег от реальности, от неизбежности смерти, в монастырь в чистом виде
– Так, я не понял, Лёш, ты зачем эту тему сейчас поднял?! – ошарашенно смотря на заведённого токующего собеседника, аж с середины его длинной тирады, грубо, если не сказать – зло, тормознул поток слов Игнат.
– Какую тему? – остановился Алексей, как вкопанный.
– Лёха, не надо трахать мне мозг, – в голосе Игната явно сквозила если не внезапная ненависть, то плохо скрываемая угроза. – Ты прекрасно понял, о чём я. Ты с хера эту тему про «смерть от укола» трогаешь?!
– Дядь, ты чего? Чего ты взбрыкиваешь-то? Я ж тебе говорю – не помогут. Подыхай сам, – пытаясь продолжить на той же волне, докатывался Алексей, но, увидев, как мертвенно побледнело лицо его визави, осёкся. – Игнат, я не понял, чего ты на меня уставился, как на крысу? Я тебя прищемил чем-то?
– Ты если бы не был моим хорошим знакомым, вот, я б тебе всю харю здесь разворотил! – рявкнул Алексею молодой принц таким неожиданно ледяным, скорее даже мёртвым тоном, что у того невольно подкатил комок к горлу и обдало приливом горячей крови всю нижнюю половину лица.
Алексей вдруг осознал, что, видимо, сам того не желая, больно уколол партнера в его, возможно, самое уязвимое место. Лихорадочно пытаясь вспомнить всю информацию, которая хранилась в его технократической голове, Вознесенский старался выдержать тяжелый пронзительный взгляд без ножа режущих его с противоположной стороны столика голубых глаз. Но так как на сбивчивые запросы хозяина память выдавала об Игнате лишь ответы делового характера, с предположительным размером личного капитала, кругом общих знакомых, деловых интересах и прочей бизнес-аналитикой, приправленной обрывочными сведениями о традиционной многодетной семейственности Игната и чем-то ещё, то ни сами по себе, ни все вкупе, эти разрозненные данные вряд ли могли объяснить происходящее. С каждой секундой длившегося молчания Алексею становилось, мягко говоря, не по себе. Поняв, что в голове не найдётся ни малейшей зацепки за чувство вины, он попытался вяло перейти в наступление, пока не понимая ни правильной стратегии, ни тактики.
– Игнат, проломить башню можно и другу, если он не прав… Если тебе так надо – да на, бей, – так же не моргая и не отводя глаз сухо процедил он, откидывая салфетку с ног и подвигаясь ближе к столику. – Я твоих заморочек всех не знаю и знать не хочу. Своих выше крыши. Обидеть тебя не хотел. Сказал, как есть. Как думал, так и сказал…
– А ты, Лёш, в следующий раз получше думай, кому и что ты говоришь, – язвительно, но уже менее агрессивно, донеслось с противоположной стороны. Было видно, что Игнат уже не остановится, пока не выскажет всё, что у него есть на этот счёт, поэтому имело смысл не перебивать. – А особенно тогда, когда ты ни хера не понимаешь, о чём ты говоришь. Ты думаешь, ты, твою мать, всё знаешь? Укололи тебя – и мягко откинулся? Ты ничего, ничего в этом не понимаешь, Лёха! Не гневи бога, тебе есть, чего терять. Если бы всё было так просто, Лёш.
Было видно, что злоба и агрессия в интонации Игната куда-то улетучилась, оставив лишь глухую горечь в голосе. Алексей молчал.
– Я тоже, как и ты, Лёш, не так давно был таким же идеалистом. Ёлы-палы, сейчас век технологий, свободы, демократии, жить надо только по-современному и никак иначе! Всё это я, Лёша, прошёл. А мне не многим больше, чем тебе. Но только у всего есть оборотная сторона. Её не замечаешь до поры до времени, пока не становится поздно. Слишком поздно…
Игнат зажал ладонью скривившийся рот и глаза его вдруг покраснели и по щекам покатились крупные слёзы. Подняв взгляд вверх и вобрав побольше воздуха, чтобы остановить накатившие эмоции, он глухо продолжил.
– Булат очень сильно болел.., – Алексей почему-то сразу понял, что Игнат говорит о своём сыне, хотя совершенно не знал семью партнера, даже и не интересовался никогда. – Очень сильно… Последние два года просто уже лежал, не вставая. Лежал и плакал, кричал, мучился сильными болями. Мы с Миланой всё, что могли – делали. Она с ним, по сути, только и возилась, остальных детей на нянек повесила. А у меня бизнес, я же не могу просто так взять и всё бросить. Тем более, что клиники и лекарства не дешевые, мы в Г_ии лечились. В общем, вымотались сами, как тряпки. А Булату не лучше. Он уже взрослый, считай десять лет, всё понимает…
Игнат снова отвёл взгляд в потолок. Алексей смотрел на товарища и со всей очевидностью осознавал, что совершенно, совершенно ничего о нём не знал.
– Всё понимает. И докторов слышит, как они там шушукаются. Обезболивающие уже почти не брали. Он верещал от боли так, что в коридорах клиники стены ходуном ходили. У Милаши, после очередной такой ночи, нервный срыв и истерика, она стала носиться по клинике, цепляться за докторов,
В очередной раз Игнат захлопнул лицо тыльной стороной ладони и согнулся. Продышавшись секунд тридцать, он вытер запястьем повлажневший нос на вдохе и продолжил.
– Сейчас страшно об этом говорить, Лёш, но я сломался тогда. Мне казалось, что если будущее определено, исход понятен и шансов нет, то нельзя мучать ребёнка и семью. Как ты говоришь – укольчик, я воспринимал тогда как самый цивилизованный, гуманный и, главное, современный выход из ситуации. Как сейчас помню, как я с Булатом говорил. Про укольчик… Милана сперва чуть не убила меня за такое предложение. Но после очередного срыва тоже сдалась… В Б_ии эвтаназия взрослых и детей легально разрешена, Лёш. Может она ещё где разрешена, но в Б_ии было и ближе, и с двенадцати лет. А нам тогда было одиннадцать. Там много справок, документов, согласие от родителей и ребёнка, до хрена всего… И с двенадцати. Короче, документы мои юристы отправили в комиссию, там какое-то время они рассматривались, наблюдали за нами, всё проверяли, диагноз, анамнез, приговор, согласия всех при всех. Жесть… Год где-то прошел, больше. Булату хуже, он уже и не переставал орать, мне кажется, даже уже умом не выдерживал. Как растение. Ужасно… Нам уже двенадцать с длинным хвостиком. Нас на последнюю проверку. А мы измотались, дальше не куда. Этого укольчика как манну небесную ждали, лишь бы ребёнок не мучился и мы не мучились. Там, в Б_ии, последний консилиум. Они и сами всех врачей-профессоров опросили, и запросы во все научные медицинские центры по миру разослали, кто нашей болезнью занимался. Нет шансов. Ну нету. Медицина бессильна. Короче укол… Похоронили, короче…
Внезапно Игнат со всей силы ударил кулаком по столу так, что на звук не обернулся разве что глухой. Телохранители, сидящие неподалёку, мгновенно повскакивали, но тут же уселись обратно, подчиняясь успокаивающему жесту хозяина.
– Лёша, ты понимаешь что мы наделали?!
– Игнат, я вам не судья, – ошарашенно от такого рассказа выдавил из себя Алексей. – И никто вам не судья. Никто. Выхода у вас не было. Просто не было выхода другого…
– Не было? – воскликнул Игнат, ошарашенно глядя в глаза Алексея. – Не было?! В этом-то вся и проблема, Лёша, что ты не прав. Как не прав был тогда я. Выход был. И этот выход – вера. Вера в свои силы, в свою семью, в своего сына и в то, что всё будет хорошо, как бы плохо это не было на тот момент. Никогда, слышишь, никогда не повторяй моей ошибки. Нельзя терять веру. Через полгода, как мы Булата схоронили, читаю в новостях, что Ш_ский научно-исследовательский институт собирает группу желающих для клинических исследований нового эффективного лекарства от нашей болезни… Ты понимаешь?! Мы им запрос дважды отправляли, дважды! Они отписались, что ничего нет. А знаешь, почему? Потому что это бизнес. Они в жёсткой конкурентной среде и своими новыми разработками и идеями светить не захотели. Просто не захотели, и всё! И никто им не судья. А вот если бы я тогда не сдался, то мой сын был бы сейчас жив! Жив, Лёша, и шёл бы на поправку, как и сто восемнадцать других безнадёжных пациентов, которым это новое лекарство было введено в курс лечения. Ты понимаешь меня, дядя Лёша? Получается, что я сам, своими руками, своего родного сына и убил. И теперь у меня всё хорошо. Есть время на бизнес, на тебя вот есть время. Жена не плачет, детьми занимается. Я ими занимаюсь. А Булата больше нет… И меня, Лёша, нет…
Положив высокий породистый лоб в ладонь и опёршись на ресторанный столик, Игнат отрешённо продолжил, глядя в тарелку Алексея и переводя блуждающий взгляд то на столовые приборы, то на салфетку.
– Поэтому мне твоя бородатая философия, Лёш, если честно – не интересна. Про уколы молчи и больше даже не заикайся никому. Это ты не понимаешь и не имеешь никакого права даже рассуждать об этом. Никакого. Ладно. Извини. Не знаю, зачем я тебе это всё сказал. Но если тебе чего-то не нравится на родине, так не работай там! Сосредоточься на тех странах, где ты в легальном поле. Ты можешь протестовать себе сколько угодно и думать, что ты самый свободный из всех несвободных. Но эволюция морали происходит не везде одновременно и равномерно, где-то быстрее, где-то медленнее, ты на Азию или Африку посмотри. Ещё не понятно, чья система дольше проживет, белодомная или белокаменная. Центр морали постепенно смещается в твою серую сторону, это заметно. Рекламу алкоголиков и букмекеров уже разрешили, киберспорт теперь стал официальным видом спорта, казино в С_чи открыли, сейчас вообще либерализация назревает по многим вопросам. Наберись терпения. Все же понимают, что есть различные технологии, отечественные технологии. И у каждой такой есть разный экспортный потенциал. А у твоей технологии он один из самых высоких, потому что твоя разворачивается в глобальном масштабе быстрее всего, достаточно скачать программку или открыть сайт. А для осажденной крепости это жизненно важная задача, чтобы найти источники дохода за пределами крепостных стен. Просто это ещё не все наверху понимают. Но скоро поймут, неизбежно, иначе в крепости мы друг друга начнем кушать. Причем скоро. Поэтому, вот, мы с тобой кушаем здесь, а не там, правильно?