Вице-президент Бэрр
Шрифт:
— Вы принимаете знаменитый бэнтамовский принцип полезности?
— А кто его не принимает? Кроме, разумеется, Чарли, который о нем просто не слышал.
Сегодня я мишень для его насмешек. Я аккуратно, как школьник, делал заметки. Очевидно, Бэнтам считал, что у людей лишь два стремленья: нажива и наслаждение, — он счел эти стремленья основой человеческого существования (ненавидя апостола Павла) и пытался построить на них философию, краеугольным камнем которой стала красноречивая защита ростовщичества. В Нью-Йорке он бы чувствовал себя как дома.
Заговорили о путешествиях
— Должен сознаться, господин Гёте не был главной целью моей поездки в Веймар. — Полковник закурил сигару. — Веймар лежал милях в семидесяти от моего маршрута, но я сделал d'etour [101] , чтобы нанести визит одной даме при княжеском дворе. Она была восхитительна, как и сам Веймар. Прелестное миниатюрное княжество и благородная личность во главе всего, в том числе и театра, где я видел пьесу по-французски, на коем языке мы изъяснялись с господином Гёте. Вряд ли мы могли сказать друг другу что-то значительное. Я тогда не прочитал ни строчки из написанного им, да и он проявлял весьма слабый интерес к Соединенным Штатам.
101
Крюк (франц.).
Любопытно. Он совершенно исчез из моей памяти, но я хорошо помню его любовницу, очень полную, и жену, бывшую любовницу, тоже очень полную, но лучше всех — элегантную баронессу фон Штейн — мадам Рекамье герцогства, если не его любовницу, то любимую подругу. Тоже довольно дородная. Еще припоминаю, что господин Гёте интересовался морфологией животных. Он нашел кусочек обезьяньей кости — кажется, от челюсти — по его мнению, точно такой, как у человека. Он с нею очень носился.
Леггет спросил о нескольких деятелях наполеоновской Франции, которых Бэрр встречал в Париже. Между прочим мы узнали, что Талейран не умел вести себя за столом. Великий министр отправлял в рот кусок за куском. Набив это отверстие до отказа, он начинал медленно, отвратительно чавкая, пережевывать пищу. Полковник сыпал анекдотами, о политике помалкивал. С Леггетом он держится осмотрительно, как, впрочем, со всеми журналистами.
Единственная попытка Леггета повернуть разговор на тему западной авантюры полковника почти не удалась:
— Бедняга Джейми Уилкинсон кончил свои дни очень печально. Я только что узнал, что он умер в Мексике, пристрастившись к опиуму. Последние годы — как и подобает — он распространял Библию от имени Американской библейской ассоциации.
Вошел слуга: пора уходить.
— Я с нетерпением жду вашей новой газеты, мистер Леггет.
— Я тоже.
— Чарли, приходи поскорей, я попробую собрать все, что осталось от моего остроумия.
Я сказал, что приду на следующей неделе. Полковник доволен, что я много пишу для газет.
— Но помни, два блистательных человека, о который мы говорили сегодня, были юристами.
— Нет уж, я не позволю ему это забыть, — сказал Леггет.
День вдруг разгулялся.
Никогда еще я не чувствовал себя таким несчастным.
1836
ГЛАВА ПЕРВАЯ
После долгого вечера с Фицгрином Халлеком в таверне «Шекспир» я хотел как следует отоспаться.
Но на рассвете хозяйка ворвалась ко мне в комнату с криком:
— Бегите, мистер Скайлер! За вами пришли!
Я глупо смотрел на нее, голова у меня трещала.
— Кто пришел? — Но она уже убежала наверх, очевидно, чтобы укрыться на чердаке.
Это была полиция. Два тщедушных человечка со свирепыми усами сжимали стеки.
— Чарльз Скайлер?
— Да. — Теперь я проснулся, но все совершалось точно во сне.
— Что ж, пойдемте с нами. Одевайтесь. Только не делайте глупостей.
Я выпрыгнул из постели, они отпрянули назад, напуганные больше моего.
— Только не делайте глупостей. — Таков был их главный совет. Поэтому я вообще ничего не делал, лишь натянул одежду.
Они не сказали мне, за что меня арестовали, — и о своем упущении вскоре прочитают в «Ивнинг пост».
Капитан в полицейском управлении встретил меня словами:
— Недалеко ушел! — Он поздравил моих конвоиров за проявленную ими находчивость и смелость.
К тому времени мой первый испуг (кто скажет с уверенностью, что ни в чемне провинился?) уступил место возмущению. Старожил не допустит, чтобы с ним обращались, как с ирландским воришкой.
— Во-первых, я хочу знать, почему меня задержали. Далее, я требую послать за моим адвокатом мистером Крафтом на Рид-стрит…
— Вы задержаны за убийство, Чарли, приятель. Поэтому если у вас на уме освобождение под залог…
— Убийство? — Мне бы хоть сесть на стул. Эльма Сэндс. Я убил Эльму Сэндс. Вот все, что я мог придумать. Я едва не лишился рассудка. Но слышал, как мой голос холодно спросил: — Кого же я убил? и почему? и где?
Откуда-то издалека до меня донесся ответ:
— Вчера ночью между одиннадцатью и двенадцатью часами вы вошли в комнату некой Элен Джуэт, в непорядочном заведении, которое содержит Розанна Таунсенд. Вы зарубили топором означенную Элен Джуэт в ее постели. Затем вы подожгли постель и выскочили в окно. Во дворе вы перелезли через забор. Затем вы… — Я окаменел. Голос говорил еще что-то, но я уже не слышал. Я потерял сознание.
Меня освободили еще до наступления темноты. Мадам Таунсенд призналась в ошибке. По словам новой служанки, давшей описание последнего «клиента» Элен, она решила, что это я. Истинным убийцей оказался некто Ричард Робинсон, и он уже в Брайдвеллской тюрьме. Служанка его опознала. Кроме того, кусок ткани на топорике соответствовал ткани плаща, а брюки у него перемазаны белилами (забор позади дома на Томас-стрит только что покрасили). И наконец, когда Робинсона арестовали, у него нашли миниатюру, которую я подарил Элен.