Вице-президент Бэрр
Шрифт:
Бодр, как всегда; даже ходит без палки.
Бэрр провел людей к себе в кабинет, на ходу распоряжаясь, чтоб ему принесли нужные бумаги.
Мистер Крафт сдержанно ликовал.
— Имне сломить полковника. — Угрюмое лицо выражало мрачную многозначительность.
— Вы имеете в виду мадам и Нелсона Чейза?
Мистер Крафт покачал головой. Мрачное, многозначительное выражение лица у него, видимо, способ прикрывать неуместный восторг, хотя мне не часто приходилось наблюдать такое за пять лет совместной работы с ним. Он редко вступает со мной в разговоры, и то только о делах или о погоде. От погоды, по его мнению, многое зависит.
— Сама жизнь! — воскликнул мистер Крафт. То есть, по-видимому, «сама жизнь» не сломила Аарона Бэрра. Я не стал вдаваться в смысл высказывания.
— Постарайтесь изучить его… — мистер Крафт понизил голос, чтобы его не услышали клерки, — стиль. В свое время он был первым джентльменом Нью-Йорка. И одним из первых джентльменов в стране.
— Он был вице-президентом…
— Джентльменом,мистер Скайлер, а не чиновным жуликом! Его отец, его дед, его прадед — все предтечи были великими богословами и ректорами университетов. Вот почему ему так завидовал Гамильтон, этот… — зашептал он мне в ухо, — этот ублюдокиз Вест-Индии! Как онивсе ему завидовали! Князи из грязи завидовали ему, Аарону Бэрру, нашему первому джентльмену.
Только теперь, после долгих лет совместной работы, мистер Крафт показал себя классическим нью-йоркским снобом. На меня его тирада не произвела впечатления, я всегда считал, что самое привлекательное в Александре Гамильтоне — его незаконнорожденность. И «богословы» на меня не действуют.
Из соседней комнаты послышались раздраженные голоса. Затем я услышал свое имя — полковник Бэрр звал меня. Я вошел.
— Я хочу, — резко заявил один из мужчин, — чтобы мне вернули мои деньги.
— А я больше всего на свете хочу выплатить вам деньги, — сказал полковник Бэрр учтивейшим тоном, отработанным пятью поколениями «богословов». — Но пока я не могу этого сделать. Мистер Скайлер, сейчас я займусь с вами. Джентльмены, всего вам наилучшего.
Полковник Бэрр в веселом расположении духа закрыл дверь за своими кредиторами.
— Сегодняшние занятия мы должны увенчать чем-нибудь поистине глубоким.
Он откусил кончик сигары.
— Ты читаешь Гиббона?
— Уже третий том, — соврал я.
— Вечером буду тебя по нему гонять. В Парк-тиэтр. Я купил билеты на неповторимую мисс Фанни Кембл и ее отца в пьеске под названием «Горбун».
Я выразил неподдельный восторг. Я уже видел мисс Кембл в этой роли в сентябре прошлого года, это был ее дебют, и она покорила город. На сцене она поразительна, хоть и некрасива. Считается, что она похожа на свою тетку миссис Сиддонс.
Полковник Бэрр закурил сигару и протанцевал какое-то замысловатое па.
— Свободен! — пропел он. — Свободен!
Затем он доверительно сообщил мне, что покинул Холмы «окончательно и бесповоротно».
— Золотое сердце у мадам. Ей-богу! Можно даже сказать, что то, чем набит ее кошелек, бьется в ее прекрасной, благородной груди. Тук-тук, это стучит золото, Чарли, ах, какой звук! Мир пляшет под этот перестук.
Еще одно па, и он оказался в своем кресле, за письменным столом. В камине горел огонь. Я вдруг подумал, что вижу счастливого человека. Но чему он так радуется?
— Мы не сошлись характерами и решили пожить врозь. Временное прекращение брака. Мне нужна городская жизнь. Мадам счастлива лишь в резиденции, принимая Бонапартов. Возможно, она попытается развестись со мной, хотя не думаю. Я обещал возместить ей потерю четырех кляч. Да, не забыть бы послать ей бочонок лососины. Она ее очень любит. Моя первая жена тоже ее любила.
Полковник закрыл глаза. Взгрустнулось? Предался воспоминаниям? Ничуть.
— Ты подготовил подробную справку по делу де Пейстеров?
— Я начал, только…
Сквозь дым сигары он послал мне типичный бэрровский афоризм:
— Великолепно, Чарли. Не делай сегодня того, что можно отложить на завтра, ибо кто знает, что еще может подвернуться.
Мисс Кембл была превосходна в роли Джулии. Ее отец эффектно играл Горбуна. Новые декорации поражали пышностью: золото и пурпур на кремовом фоне, портрет Шекспира над аркой просцениума, а по обеим сторонам сцены, там, где прежде были зеркала, — музы, Комедии и Трагедии.
Разочаровывала только публика. В полупустых ложах сидела знать, в том числе мы с полковником. Партер же кишел шумными пьяницами, завербованными на Файв-пойнтс, чтобы освистать не актеров, нет — это вызвало бы просто бунт, — но администратора, мистера Эдмунда Симпсона, который якобы предпочитает английских актеров американским — вот уж чепуха, ибо он больше всего носится с нашим собственным Эдвином Форрестом. И все из-за глупого соперничества между Парк-тиэтр и Бауэри-тиэтр. Тамошний администратор Том Хамблин и нанял этих хулиганов, чтобы они орали и блеяли, особенно во время оркестровых интерлюдий. Они заглушают весь оркестр, кроме тупицы по прозвищу Барабан. Между тактами мистер Барабан спит, не замечая ни грохота в партере, ни дирижера. Но он умудряется честно вести свою партию. Его барабан самый громкий в Нью-Йорке. Бауэри-тиэтр заручился и поддержкой «Ивнинг пост». Сам Леггет принялся нападать на Парк-тиэтр. Понятно, мистер Симпсон не пускает его в театр. А Бауэри-тиэтр в поисках дешевой популярности сменил название на «Америкэн тиэтр», полагая, что никто не посмеет нападать на то, что прикрыто звездно-полосатым покрывалом.
Во время антракта я стою с полковником Бэрром у выхода на Бродвей, к церкви св. Павла. Храм освещен. Служба? Меж золотым сиянием, льющимся из окон храма, и белесым отсветом из театрального вестибюля большие снежинки, словно пух, медленно кружась, падают на землю. Полковник, как всегда, делает вид, что внимательно меня слушает, не отрываясь смотрит на мои губы, будто ловит каждое слово. Это нужно ему для того, чтобы обезопасить себя от чьей-нибудь выходки.
— Она прекрасное животное, Чарли!