Вице-президент Бэрр

Видал Гор

Я перешел к делу.

— Мне известно, что у вас новые планы относительно вице-президента на следующий срок…

— Уверяю вас, полковник, у меняникаких новых планов нет. — Одно из немногих удачных высказываний Монро: «Неискренность Джефферсона всегда искренна, он ее никогда не наигрывает».

— Я, как вы знаете, держусь в стороне от этих дел. — Джефферсон рассматривал лежавшую перед ним карту. — То есть не совсем. Я, признаюсь, постарался ради вас на последних выборах. Вы убедили меня в том, что вашу кандидатуру должна поддержать Виргиния. И я нарушил обычное правило

и постарался ради вас. В других же штатах я ничего не сделал даже ради себя.

Я не откликнулся на эту галиматью.

— Говорят, вы уже кое-что решили о будущем вице-президенте.

Джефферсон посмотрел на меня с неподдельным удивлением:

— Я ничего не предпринимал,полковник. Руководство республиканской партии соберется, когда положено, и само решит…

— …И так как общественное мнение не позволит вам сделать вице-президентом виргинца, вы, говорят, замените меня другим ньюйоркцем — губернатором Клинтоном.

— Я не говорил об этом с губернатором Клинтоном…

— Мистер Джефферсон, я готов уйти красиво. Но будем откровенны. Три года назад я приехал сюда полный желания оказать вам личную и политическую поддержку. Но я с самого начала чувствовал вашу… неприязнь. Не знаю почему. Мне говорили, вы считаете, что я пытался отнять у вас президентство. Но я уверен, вы, конечно, понимаете, что это неправда, ведь, пожелай я стать президентом, меня бы избрали уже в первом туре с помощью моего друга мистера Байарда из Делавэра. Я же, напротив, заставил его меня бросить и заставил поддержать вас,и вот — где вы, сэр. А вот — где я.

Я вдруг понял, что на меня смотрит старик. Над картой империи — сморщенное и бледное лицо; рот — капризной щелкой; единственное, что осталось от юности, — янтарный блеск глаз. Сейчас они смотрели на меня с нескрываемой ненавистью.

— Полковник. — Слабый голос дрожал от наплыва чувств. — Я не обвиняю вас в причастности к заговору, цель которого была лишить меня того, что дал мне народ. Но иной раз я сомневался в вашей верности республиканцам. Ваше голосование в сенате беспокоило меня, а ваш тост на обеде у федералистов… — Джефферсон выложил карты на стол, фальшивые, он сам это понимал.

— Мое голосование в сенате определялось достоинствами известного законодательства. Мой тост «за союз всех честных людей» — лишь слабое эхо вашей собственной речи при вступлении в должность.

— Без сомнения, взаимное непонимание…

— Без сомнения. У меня до сих пор есть письмо, которое вы мне написали, когда сомневались в моем избрании и предлагали мне пост в вашем правительстве. Мне польстило ваше доверие. — Я перешел к делу. — В течение всей моей карьеры я никогда ни у кого не просил о личных одолжениях. Теперь мне придется изменить моемуобычному правилу. Чтобы не расстроились наши ряды, чтобы разочарование не Охватило наших друзей, я хотел бы уйти с поста вице-президента и занять другой пост, никак не связанный с выборами.

— Понимаю. — Пересмешник вдруг улетел на камин. Я поклялся не нарушать молчание первым, это мне удалось. — Естественно, полковник, когда я писал то письмо, я признавал ваше право на благодарность нашей партии. Вы обеспечили нам Нью-Йорк, а Нью-Йорк обеспечил нам страну. Но… увы, вакантных мест

нет.

— А губернатором в Орлеане?

— Мистер Клерборн только что приступил к своим обязанностям.

— Губернаторство в Луизиане?

— Оно обещано.

— Послом во Франции?

— Надо хорошенько подумать, полковник. — На его губах мелькнула тень улыбки. — Признаться, вы меня огорошили.

— Надеюсь, вас не огорошило мое желание избежать впечатления раскола между нами.

— Нет. Нет. Я очень благодарен.

— Прекрасно. Если же мне не будет позволено служить вам на назначенном вами посту, я через месяц вернусь в Нью-Йорк и выставлю свою кандидатуру на пост губернатора…

— От республиканцев? — Я тогда этого не знал, но Де Уитт Клинтон уже опасался, как бы я не выставил свою кандидатуру, и вовсю наседал на дядю. Но старику Клинтону не хотелось тягаться со мной на выборах. Во-первых, Джефферсон уже обещал ему вице-президентство. Во-вторых, я бы его побил. Джефферсон стоял перед дилеммой. Он вывел из состязания единственного человека, который, по его мнению, мог победить меня в Нью-Йорке. Я узнал позже, что уже тогда Де Уитт Клинтон умолял Джефферсона повлиять на дядю и заставить его выступить против меня.

— Да, от республиканцев. А как же еще? Естественно, если фракция Клинтона откажется меня поддерживать, я предложу свою кандидатуру как независимый республиканец и буду искать поддержки федералистов.

Пересмешник издал зычный звук. Мы с Джефферсоном вздрогнули. Потом птица засмеялась.

— Я уже ему говорил, это не музыкально.

— Может, он глухой.

— О нет, он все слышит. Все слышит.

Джефферсон перевел разговор на другие темы, и, разумеется, зашла речь о разнузданности прессы. Нам обоим в тот сезон особенно досталось. Читэм в Нью-Йорке обвинял меня в самых редкостных преступлениях, а Джеймс Каллендер в Виргинии пошел против старого работодателя и поведал миру, как Джефферсон платил ему за клевету на Вашингтона, Адамса и Гамильтона.

Каллендер недвусмысленно высказался и о попытке Джефферсона соблазнить миссис Уокер, и о его долгой связи с рабыней Сэлли Хеммингс. Но народ только забавляла неожиданная человеческая черточка у апостола демократии, который с таким импозантным самомнением вершил наши дела. Но зато самого короля-философа отнюдь не забавляли клеветнические нападки Каллендера, «особенно после всего, что я для него сделал».

— Читэм не лучше…

Но Джефферсона не занимали мои беды. И Читэм ведь действовал по наущению Джефферсона.

— Прошлым летом я свалял дурака и дал Каллендеру из жалости пятьдесят долларов, и вот он пишет, что пятьдесят долларов — взятка за молчание! Я, видите ли, заплатил ему, чтобы он молчал, ибо он кое-чтознает. Я не знаю, что он там знал, и никому это не известно. Хорошо еще, он утопился. Не представляю, что бы я сделал.

— Всегда можно прибегнуть к закону о подстрекательстве к мятежу.

Он, разумеется, понял мою шутку буквально.

— Нет. Нет. Но, — и увядший рот превратился в жесткую линию на бледном лице, — я убежден, что сейчас нам необходимо возбудить несколько судебных дел против особенно видных и вредных редакторов. Такие процессы окажут оздоровляющее воздействие на остальных.