Вице-президент Бэрр
Шрифт:
Гамильтон забавлялся.
— Заметьте, я сказал «ради блага».
— Как не заметить.
— После заседания кабинета, после того как мне удалось расстроить Джефферсона нападками на его демократические общества, президент отвел Джефферсона в сторону и сказал с очень скорбным видом, тем печальным тоном, который он принимал, предавая вечной памяти павших солдат Революции: «Вы знаете, нам предстоит лишиться Гамильтона в конце года. И вы должны помочь мне уговорить его остаться. Не то я покину свой пост и мистер Адамс унаследует это страшное место». Джефферсон пришел в ужас от мысли, что Адамс придет к власти, но в восторг от того, что ухожу я, и он «убедил» президента остаться на посту и обещал поговорить со мной. Естественно, слова он не сдержал. Он просто сказал мне, что тоже уходит. — Гамильтон выпил еще вина. — Генерал возликовал, если можно применить это слово к такому флегматику. «Естественно, — сказал он мне, — я должен сделать все от меня зависящее, чтобы убедить мистера Джефферсона остаться». На что я ответил: «Естественно», после чего президент отбыл в Грейс-лэндинг и устроил великолепный спектакль, изобразив человека, который остался без двух своих главных сторонников. Это в свою очередь привело в восторг Джефферсона, которого любая форма измены приводит в своеобразный экстаз. — Быстрый взгляд в мою сторону, дабы уловить мою реакцию; ее не было. — Вот так и получилось, что Джефферсон ушел в отставку с поста государственного секретаря, а я остался в кабинете еще на год.
— В течение которого мы с мистером Джефферсоном создали республиканскую партию и победили на последних выборах.
— В течение которого я выработал для страны здравую финансовую политику. Ныне ее стремительно сводят на нет.
И меня угостили лекцией о том, как нелепо Джефферсон отказался от его плана консолидации государственного долга. Когда я заметил, что любой руководитель, сокращая налоги, как Джефферсон, рискует навсегда распрощаться со своим высоким постом, ответ Гамильтона был:
— Демагогия! А что касается этой его глупой речи…
Я, грешный, тоже посмеивался над речью Джефферсона в конгрессе (прочитанной клерком, так как Джефферсон якобы считал «монархизмом» выступать с трона; на самом же деле он просто смертельно боялся публичных выступлений). В весьма неудачном стиле Джефферсон написал о «серьезном намерении направить энергию нашего народа на приумножение человеческой расы, а не на ее уничтожение». Это вызвало — по крайней мере в воображении порочного вице-президента — образ вечной вакханалии, прерываемой лишь столь желанными беременностями.
Затем Гамильтон похвалил меня за участие в обсуждении законопроекта о судебном праве. Республиканцы хотели отменить закон о национальном судебном праве и таким образом уничтожить те должности судей-федералистов, которые Джон Адамс учредил в последний день своего правления. Хотя я считал абсурдным мнение федералистов, что конгресс не может отменить свое прежнее решение, я, мягко говоря, находил безнравственным увольнять два десятка судей только потому, что в конгресс пришло новое враждебное большинство. При голосовании законопроекта в сенате мнения разделились поровну: пятнадцать республиканцев против пятнадцати федералистов. В качестве вице-президента я решил эту «ничью», как оказалось, в пользу республиканцев. Я хотел, чтобы законопроект поставили на голосование, так как мы с моим другом Джонатаном Дейтоном (сенатором от Нью-Джерси) считали, что этот вопрос надо передать на рассмотрение представительного комитета, который займется пересмотром всейправовой системы. Я добивался компромисса. Когда предложение Дейтона поставили на голосование в сенате, голоса снова разделились поровну; я решил, как многие и полагали, в пользу федералистов. Я направил законопроект в комитет для дальнейшего рассмотрения.
— Не представляю, чтобы Джефферсон вас когда-либо простил.
У Гамильтона слегка заплетался язык. Обычно он не пил много, и все же иногда вино ударяло ему в голову быстрее, чем остальным. Верно, он был слабее, чем мы думали. Я часто убеждался, что тот, кто «поправился» от желтой лихорадки, отнюдь не здоров.
Я почувствовал облегчение, услышав позади нас знакомое постукивание деревянной ноги сенатора Гувернэра Морриса. Этот утонченный джентльмен был всегда очень любезен со мной, хотя ненавидел Французскую революцию и ее американских сторонников. Будучи нашим посланником во Франции, он вступил в заговор по освобождению Людовика XVI. Когда эта авантюра провалилась, он нашел успокоение в том, что по сходной цене скупил мебель из королевских дворцов. Он благоговейно показывал гостям кресло королевы, ночной горшок короля.
— Боже праведный! Вы вместе! В одной комнате! Я чувствую запах серы, пороха. Excellence! — Он изобразил дворцовый поклон, подал руку Гамильтону. — Mon G'en'eral! [80]
— Вспоминаем былые времена. — Гамильтон вполне пришел в себя.
Моррис хитро поглядел на нас.
— Для вас все могло быть и хуже, генерал. И возможно, еще будет.
Гамильтон смешался. А я — нет. Я знал, о чем говорит Моррис.
— Не думаю, — сказал я, — что когда-либо смогу стать кандидатом в президенты от федералистов. — Я осторожничал, зная, что каждое мое слово будут повсюду перетолковывать.
80
Ваше превосходительство… Мой генерал! (франц.).
— Так вотчто вы задумали, мистер Моррис? — Гамильтон уставился на сенатора, словно узрел в нем первые признаки чумы.
Моррис погрузился в кресло у огня, и мне подумалось, что его деревянная нога похожа на горящее полено.
— Да, генерал, именно. У нас никого нет. Совсем никого. И я скажу вот что. — Он посмотрел на меня. — Если бы полковник Бэрр в сенате сразупроголосовал, чтобы изменить ничейный счет в нашу пользу, его бы единодушно выдвинули на пост президента все федералисты в конгрессе. Но и сейчас, благодаря второму голосованию, у вас есть поддержка, сэр. Серьезная поддержка с нашей стороны.
Лицо Гамильтона стало… хотел сказать «маской». Но нет. На нем все было написано. Он понял, что я могу стать лидером егопартии, и никак не мог очнуться от этого кошмара.
— Разве полковник Бэрр так быстро изменил своим республиканским принципам?
— Нет, я им не изменил. — Я не сгущал атмосферу. — Моя беда в том, что в каждом вопросе я вижу две стороны. — Скромно, хотя и не вполне в строгих рамках истины.
— Да. Как видите, он джентльмен. — Не знаю, что хотел сказать Моррис Гамильтону этой несколько подчеркнутой фразой.
— Мы все республиканцы, все федералисты, — процитировал я.
— Но, — сказал Моррис, — мы ведь не все виргинцы, верно? — Любой мой ответ мог быть ложно истолкован, и я откланялся, понимая, что Гамильтон сейчас удвоит усилия, дабы убрать меня со сцены.
К счастью для Гамильтона, у него была поддержка Де Уитта Клинтона и еще журналиста по имени Джеймс Читэм. Тот по наущению Джефферсона регулярно нападал на меня со страниц нью-йоркской «Ситизен», притом с республиканских позиций. Так же как Джефферсон использовал Каллендера, чтобы низвергнуть Гамильтона, Гамильтон использовал теперь Читэма, чтобы уничтожить меня. Читэм утверждал, будто я пытался вырвать у Джефферсона президентство.
Вокруг меня сплотились друзья. Джон Свортвут дрался на дуэли с Де Уиттом Клинтоном и был ранен. Под псевдонимом Аристид блестяще выступил в мою пользу Уильям Ван Несс. Я даже разрешил друзьям возбудить против Читэма дело о клевете. Штат Нью-Йорк пришел в смятение. Однако я не считал свою игру проигранной. Я считал, что смогу стать губернатором на следующих выборах, несмотря на Джефферсона и Клинтона, с одной стороны, несмотря на Гамильтона — с другой.
А пока я председательствовал в сенате и часто обедал с президентом, он покорял меня и приводил в восторг своими разговорами, не говоря уже об удивительной злости положительно шекспировского размаха.