Вид из окна
Шрифт:
— Пока в этом доме будет ещё одна женщина, вряд ли.
— А эта женщина, напомню тебе, Колин, мать моего сына.
Уайт выпил залпом содержимое стакана и на этот раз не поперхнулся.
— Начинаю привыкать. К этому, — он кивнул на стакан, — привыкнуть можно, но к твоим любовным треугольникам и ромбам — вряд ли. Самое неприятное, Джордж, что нас начали пасти. Я пока не знаю — кто, но мне это очень не нравится. Понятно, что мы и без того в поле зрения ФСБ, но у меня нет никакого желания дразнить ленивого русского медведя.
— Да уж, британскому льву этого делать не стоит, — ёрничая, подмигнул Истмен. — Лучше скажи, что значит эта писулька из бутылки? — кивнул он на блокнотный лист на столе.
— Ты же у нас специалист по русской душе? — обиженный за британского льва вскинулся Уайт.
— Прости, дружище, но всё-таки, что ты об этом думаешь?
О, если б плоть столь крепкая моя Могла расплавиться, Растаять, Или росою обернуться! О, если б заповедь Господня Не запрещала нам самоубийства! Мне вдруг дела мирские опостыли. Как утомительны они и как бесцельны! Как сад заброшенный, поросший сорняками, Мир, что во власти грубых и вульгарных сил, Мне стал противен.Откуда это?
— Джордж, надо знать классику! Обратный перевод был для меня труден, но я сразу распознал «Гамлета».
— И к чему эта чушь в бутылках?
— Это не чушь, Джордж, это Шекспир. В сущности, эта фраза вечна, применима к любому времени, где есть власть. Покуда: «мир, что во власти грубых и вульгарных сил».
— И что? Ничего нового!
— Клиент оказался больше жив, чем мёртв. И умнее, чем ранее казалось.
— Вот я и думаю, с дыркой в мозгах Шекспира в голове не удержишь. А ты мне всё про рокировки… Не пора ли переходить к плану «Бэ», Колин?
— Я бы повременил. Вера Сергеевна, как я понимаю, тоже не дура, и если после смерти Словцова произойдёт воскресение господина Зарайского, ей, воленс-ноленс, придётся сопоставить эти события.
— О-о-о! — потерял, наконец, самообладание Истмен. — Какого лешего я затеял эти игры! На хрена выживать, если не можешь жить так, как тебе нравится?!
— А никто не может, — спокойно возразил Уайт, — даже самые могущественные люди. — Он снова налил себе из бутылки, принюхался и смущенно заявил: — А теперь мне кажется — это «Джонни Уокер».
— Господи, Колин, — усмехнулся Истмен, — точно ты не знаешь, сколько виски поставлено в Великобританию из Восточной Европы в обратном порядке! Поди теперь — разберись!
— Да, помнится, я сам толкнул партию такого пойла ортодоксальным шотландцам. А что? Выгодная была сделка. Я наварил на ней даже больше, чем на продаже оружия в Чад и Ирак.
3
Только один раз за эти дни Павел прогулялся в район, где жила Вера. Захотелось сменить вид из окна на вид с улицы. Да и вида из окна, собственно, не было… На улице он был один, тут чаще ездили. Узкие тротуары жались к высоким стенам, а глухие особняки жались друг к другу разномастными заборами, подглядывая на улицу глазками видеокамер. Видимо, Павел был очень похож на зеваку, потому как обогнавший его ещё один редкий пешеход обернулся и сказал:
— Чему удивляетесь? Долина нищих.
Во всём его виде сразу угадывался советский интеллигент, который ещё двадцать лет назад на кухонке своей хрущёвки приближал долгожданное время демократии и цитировал коллегам статьи из журнала «Огонёк». А теперь, выжатый этой самой демократией на обочину жизни, пользовался единственной своей привилегией — возможностью выражать своё мнение по любому поводу.
— Долина нищих? — переспросил Словцов.
Мужчина сразу обрадовался возможному соратнику, торопливо протёр линзы поношенных роговых очков, будто хотел внимательнее рассмотреть Павла, и продолжил:
— Да-да… Именно так называют этот район в народе. Вы, наверное, не местный?
— Да таких, — Павел обвёл взглядом маленькие крепости, — в каждом городе, а в больших — не по одному, — рассудил Словцов.
— Вот-вот! Думают, что отгородились от жизни, от всех остальных, полагают, что за забором можно спрятаться от общего неблагополучия. Но в один прекрасный день они выглянут на улицу, а она будет абсолютно пуста! Всё! — мужчина сделал многозначительную паузу. — Народ вымер! От алкоголя, от наркотиков, от собственной дебильности!..
— И тишина… И мёртвые с косами стоять… — с улыбкой вспомнил Павел роль Крамарова в фильме «неуловимые мстители».
— Зря смеётесь! — обиделся борец за справедливость.
— Я уже давно не смеюсь, — глубоко вздохнул разочарованный недальновидностью собеседника Словцов. — Но даже если сравнять эту «долину нищих» с землёй, то нищих станет больше, а богатых не прибавится. Проверено в тысяча девятьсот семнадцатом.
— Вы не понимаете. У нас нет так много бизнесменов, в основном чиновники! Откуда у них такие деньги?
— Чиновники? Значит — лучшие борцы за демократию. Так что вам не стоит переживать. Вы, как я понимаю, радовались, когда Ельцин взгромоздился на броневик, а ГэКаЧеПэ невнятно бормотало о спасении Родины?
— А вы вели себя по-другому?! — вскинулся мужчина.
— Да. Я уже тогда чувствовал, что все эти митинги, это что-то не то. Столько было фальши. А все эти пляски на костях Сталина напоминали мне пляски на костях империи.
— Так вы сталинист? Сталинист! Из-за таких, как вы, надвигается эра нового тоталитаризма!
— А вы дурак, — равнодушно ответил Словцов, — и дедушка ваш в семнадцатом году Зимний брал, в двадцатом — вырезал казачество, а его дедушка в девятнадцатом веке симпатизировал блудливым декабристам.
Павлу стало неинтересно до боли, он повернулся и отправился обратно, в сторону улицы Мира. Славен город, в котором есть улица Мира! Но вслед ему ещё долго неслись разного рода ярлыки и ругательства, словно это Словцов был виноват, что у данного человека нет на этой улице своего дома. Явно он не настоялся, не накричался на митингах. Да и не было их в Ханты-Мансийске. Это тоже явно. Есть такие города, которым митинги противопоказаны, а если и бывают, то только по заданию партии и правительства, как демонстрации в советские времена.