Вид из окна
Шрифт:
— Талантливые — все, — уверенно ответил Словцов. — А бездарные про них воспоминания пишут, как Мариенгоф про Есенина.
— И зачем вам это?
Словцов на секунду задумался, а ответил, уже выпив, весьма взвешенно и аргументировано:
— Понимаешь, Володя, грань, которая разделяет душу поэта с этим гадким миром, хочу заметить, что гадкий он, собственно от наших же людских гадостей, ибо первоначально, свежеиспечённый в руках Господа он был куда как прекраснее… Так вот, грань эта тоньше,
— Типа, мы толстокожие? — догадался Среда.
— Ну… не все… Можно по-другому выразиться. У вас нормальный слой ауры, а у нас утончённый. И вся гадость этого мира захлёстывает нам прямо в душу… Ну, конечно, не только гадость… Прекрасное тоже… Если оно не далёко…
— И не жестоко.
— М-да… Так вот, алкоголь — это своеобразное обезболивающее…
— Доводящее человека до комы, — ухмыльнулся Володя.
— Ты прав, — обречённо кивнул Словцов, — хочу в кому. Что там у нас ещё под столом? — он зацепил за горлышко следующую бутылку. Представляешь, у нас целая республика в коме пребывает. Коми-а-эс-эс-эр…
— Пал Сергеевич, а мне с вами так…это… просто… Короче… от души…
— Слушай, я тебе вчера про письма в будущее рассказывал? Или мне этот рассказ приснился. Гладкий такой…
— Не помню. Помню, что мы хотели бросить бутылку в море, чтобы нас нашли… на другой планете…
— А ещё, Володя, я до сих пор писал никчёмный роман, который подло сбывался. Но вот парадокс: как только я его перестал писать, он мне так непредвиденной обыденностью по морде заехал! До сих пор с души воротит.
— Значит, надо писать, — сделал трезвый вывод Среда. — Надо писать так, как должно сбываться.
— А как должно сбываться? Тут без бутылки не разберёшься. Если б ты знал, в какую… я влип… И какую женщину обидел… — Он снова налил.
— Веру Шахиневну…
— Веру… Нет у неё теперь ко мне веры… Я на её глазах… — Он чуть, было, не сказал, но на язык подвернулось другое: — Убил Ленского!
— Не рви сердце, Павел Сергеевич. Мне вот вообще дуэли противопоказаны.
— Да уж, ты письмо Татьяне на груди оппонента пулями напишешь… Я в вас стрелял, чего же боле… Что я ещё могу сказать? Теперь, я знаю, в вашей воле, себе два метра заказать…
Второй раз они проснулись уже ближе к полудню. Проснулись от резкого окрика: «Рота, подъём!!!». На пороге в комнату стоял Астахов. В кожаном плаще он очень напоминал актёра Тихонова в роли Штирлица. Не только внешне, но и определённой философией движений, цепким взглядом, риторической речью.
— Скажите мне, почему я не удивляюсь? — спросил он, рассматривая батарею пустых и полных бутылок на столе.
— О!.. Андрей Михайлович, по роду службы вы найдёте хоть кого хоть где, — проскрипел, открыв
Володя молча подпрыгнул, и, казалось, сейчас вытянется по струнке перед командиром.
— Город маленький, Павел Сергеевич, — задумчиво пояснил Астахов, — помпезности много, населения мало, и кроме вездесущего Егорыча, таким, как вы, больше быть негде. Если вы не взяли на абордаж ни один из ресторанов, значит, у Егорыча. Пьяный русский непредсказуем только для себя самого.
— Андрей Михайлович, меня Вера Сергеевна просила… — начал оправдываться Среда.
— Знаю, не рапортуй. У Робинзона Крузо был Пятница, а тут — середина недели… Хотя… — он с улыбкой глянул на Словцова, — тебе сам Даниэль Дефо достался в собутыльники.
— Я думал, насчёт моей фамилии шутки в школе остались, — попытался обидеться Володя.
— Ты не думал. Это я думал, и сообщил вчера вечером Светлане, что ты в срочной командировке.
Володя просветлел.
— Спасибо, Андрей Михайлович.
— Ага, можно выкрикнуть: служу мировому капиталу!
— Андрей Михайлович, как на счёт кофе с коньяком? — предложил поднявшийся со своего места Словцов.
— Да не против, но сначала вам обоим надо умыться и побриться. С трудом переношу мятые лица и щетину…
— Ну прямо Пётр Первый, — криво ухмыльнулся Павел, — пришёл — и сразу бороды рубить.
Первый в ванну юркнул Володя. Словцов переместился к столу и привычным движением наплескал две рюмки коньяка. Одну пододвинул Астахову. К его удивлению, Андрей Михайлович ершится не стал, и поднял предложенное на уровень груди.
— Лимончик заветрило, — извинился Словцов.
— Ничего, мы и без лимончика… — Астахов с видимым удовольствием опрокинул в рот коньяк. — С утра выпил, весь день свободен. И долго это будет продолжаться?
Выпивший следом Словцов сначала отдышался, потом честно ответил:
— Не знаю… Как Вера?
Теперь паузу выдержал Астахов.
— Никак. Но хочу вас предупредить, если…
— Я её обижу, вы из меня сделаете то-то и то-то таким-то образом… — продолжил раздражённо Словцов. — Можете начинать, уже обидел. Вот только ума не приложу, как это вышло… — И Павел с явным озлоблением налил по второй.
— Не так быстро, — попросил Астахов, — щас мы Вову отправим домой, а вы мне всё по порядку расскажете.
— Всё? Даже интим?
— Детально, — кивнул Андрей Михайлович. — Ежели, конечно, вы себя мните невиноватым.
— Мню.
— Ну так, в интересах, как говорят, следствия, придётся говорить правду и только правду.
— На томике Карла Маркса присягнуть? — скривился Павел.
7