Вид из окна
Шрифт:
— Вы щас скажете, что я у вас всех мужиков отбиваю, но можете резать меня на куски, у меня и в мыслях не было! Фигня какая! Полная фигня! И в этой фигне я ни фига не понимаю!
Павел, между тем, скидал свои немногочисленные вещи в сумку и подошёл к окну, пытаясь хоть как-то упорядочить в голове мысленный ряд.
— Я же говорил, вид из окна здесь никудышный, — начал он вслух, но, тем не менее, почувствовал вдруг такой мощный приступ тоски, отчего показалось, подкашиваются ноги, как бывает только от дикого страха. Тоска пришла с осознанием, что в какие-то считанные минуты он потерял Веру и не имеет никакого морального права за неё бороться. Да, в мире богатых было комфортно, но неуютно. Для пребывания в нём нужна специальная подготовка. Типа, как курс молодого бойца. А потом, соответственно, присяга на верность существующему положению вещей и принятым нормам поведения. Внешним нормам. Он точно знал, что всё произошедшее за обедом являлось следствием воздействия чего-то. Но покуда это «что-то» не поддавалось дешифровке. Пока что тоска и боль перевешивали все остальные чувства, в том числе возможность трезво оценить произошедшее. Стопка листов — черновых глав романа, работая над которым он ощущал себя провидцем или хотя бы толковым аналитиком, заставили его ввести в обиход бытового литературоведения определение «узловая подлость» сюжета. Пришлось признаться себе в том, что на такую, он, как автор был неспособен. Пообедали, что называется, в кругу семьи. Что было бы, если б Вера не опоздала? Но ключевое слово «обед» заставило мысль пульсировать точечной болью в правом виске. Она требовала: надо уходить, надо уходить, надо уходить… И отзывалась эхом в левом: стыдно, стыдно, стыдно… Синие безбрежные глаза Веры смотрели отовсюду с укором. Драма абсурда! У героя качественно, добротно, но беспомощно гуляют желваки! Наезд камеры — стоп-кадр! Отъезд! Мелодрама обращается в мениппею.
— Вид из окна никудышный, а уезжать не хочется, — признался себе вслух Павел, но, вместе с тем, взял в правую руку сумку, левой он нащупывал в кармане джинсов ключ. — Ключ Егорыча выстрелил, как и полагается, в следующем акте пьесы.
Спустившись в гостиную, Павел выложил на стол из портмоне пластиковую карту, которую в Москве дала ему Вера. Заметив это, та обиженно сказала.
— Ты меня ещё и обидеть хочешь. Ты честный, бессребреник, а мы тут… Что они тебе, лишние будут?
— Э! Поэт! Ты значит решил, что теперь можешь уйти? Вот так, просто? — вспылила Лиза. — Мавр сделал своё дело! А мне что?! На кухне шлангом от стиральной машины удавиться?! — Потом вдруг поменялась в лице: — Тебе не понравилось, милый?!
— Да не, всё пучком Лиза, на высшем уровне, — с холодной иронией ответил Словцов, — сколько я должен… за обед…
— Дурак! Я тут ни при чём!
— Обед… — вдруг задумчиво повторил Словцов, точно переключился с волны на волну. — Лиза, так ты говоришь, вот этот чудный соус навялил тебе иностранец… Англичанин?
— Соус?! Какой на хрен соус!? — не унималась Лиза.
— Вот этот, — указал на банку Павел, — которым мы так обильно рыбку сдобрили.
— Ну и чё?!
Вера с интересом смотрела на их перепалку, но, кажется, намного быстрее, чем Лиза, поняла, куда клонит Словцов.
— Ты думаешь, в него что-то подсыпали? — даже не у Словцова, а куда-то в воздух спросила она.
— Думаю. И англичанин этот… Лиза, как часто тебя на улицах Ханты-Мансийска клеят иностранцы?
— Да в первый раз, — начала успокаиваться Лиза.
— Не вздумайте есть этот соус вдвоём… Господи, до чего докатился этот мир! — посетовал Павел, направляясь в прихожую.
— Ты просто так уйдёшь? — спросила вслед Вера.
— Не просто, — повернулся он на пороге. — Вер, я даже не могу тебе передать, каково мне сейчас, мне просто нужно побыть одному.
Вера взяла со стола карту, подошла к Словцову и одним движением задвинула её в карман его джинсов.
— Здесь не богадельня. Этот город питается деньгами не хуже Москвы. Проявишь аскетизм в другом месте.
— Спасибо…
— Не за что.
— Я не за деньги… За то, что не устроила истерику.
«Я работникам истерик не устраиваю», хотела сказать Вера, но разумно воздержалась, спросила о другом:
— Ты думаешь, это его рук дело?
— Думаю, но это ничего не меняет. Я вообще, Вера, много думаю, а, наверное, зря. У меня уже буквальное горе от ума.
— Начнёшь пить?
— Это мысль, — удивился простейшему выходу Словцов, — традиционный русский психоаналитик — коктейль из водки и первого встречного.
2
Хотелось, конечно, застать Егорыча, но тот, видимо, опять мотался по своим буровым. Поэтому первым встречным оказался гастрабайтер-таджик, с которым Павел столкнулся в гастрономе. Правда, пить с ним пришлось, что называется, не отходя от кассы.
— Выпьем за дружбу народов, как в старые добрые времена?
— Если так надо, выпьем, — мудро ответил Джамшид, так звали первого встречного. Он с почти незаметным акцентом говорил по-русски. Так говорят татары, для которых он второй родной. Это несколько удивило Словцова, о чём он заявил после двух доз из пластиковых стаканов.
— Я же в Советском Союзе родился, как и ты, — объяснил Джамшид.
— А пьёшь, как будто не правоверный.
— Я же в Советском Союзе родился, — снова повторил таджик, — это во первых, во вторых, Коран запрещает пить вино, про водку там не написано, в-третьих, если человеку плохо, то за дружбу с ним можно и яд принять…
— Ни хрена себе философский пассаж, — удивился Павел.
Таджик был примерно одного с ним возраста и роста. У него были усталые, точнее, печальные, но не карие, а зеленоватые глаза, небритое несколько дней лицо и изъеденные грязью и тяжелой работой руки. Если на лице природная смуглость оттеняла шрамы и морщины, то на руках, напротив, каждая складка отяжелялась отложениями цемента, мазута, солярки и ещё не бог весть чего.
— Давно здесь? — спросил Павел.
— Десять лет туда-сюда…
— А там? Совсем хреново?
— Ты когда-нибудь за десять долларов в месяц работал?
— Работал! — радостно вспомнил Павел.
— Учитель, — догадался без труда Джамшид. — Я тоже был учитель. Русского языка. Теперь надо — английского.
— Коллега, — уважительно выдохнул Павел, — за это надо ещё выпить!
— Сейчас я не коллега, сейчас я талиб!
— Талиб?
— Так нас здесь называют. Не очень смешно.