Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
Шрифт:
До какого числа вы в Ялте?
Первого я еду в Ленинград, ибо здесь путевка кончается.
Ваш В. К.
25.03.73 Переделкино
Дорогие!
Я думаю о Вас с нежностью и практически беспрерывно. Только ночные кошмары разрывают эту цепь размышлений. В кошмарах мне снится война и морские аварии.
Вместо бессмертных творений я пишу ВБШ умное письмо. Я хочу кровь из носу доказать Вам, что я такой же умный, как Вы, или (в крайнем случае) как Аристотель.
Письмо получается таким же толстым, как жизнеописание Толстого ВБШ, изданное на греческом
Через это письмо, куда я впихиваю все мысли, какие приходили мне в башку или которые я незаметно слямзил у других гениев, я хочу проникнуть в вечность. Для этого я использую черный ход, ибо через парадный не пустит цензура. Под черным ходом я подразумеваю архив ВБШ. И вот я поднимаюсь по его ступенькам, спотыкаясь о бесчисленные рундуки и сундуки с письмами соперников, а единственным маяком служит солнечный зайчик, который бродит сейчас по могучему лбу моего адресата в комнате № 45 в портовом городе Ялта.
Адресат сидит в плетеном кресле и хочет тайком вздремнуть, чтобы увидеть голубой сон. Он всегда видит голубые или розовые сны. Но грубая действительность в виде жестокой женщины, одетой в брючную пару, нудно зудит ему в стройное ухо: «Витя, надо двигаться! Пойдем до Мисхора. Обратно я привезу тебя на такси. Витя, сегодня мы должны догнать Шагинян, когда эта намазанная скипидаром дура будет бегом подниматься на Ай-Петри!» И стройное ухо удивительного и легендарного ВБШ вянет, как картофельная ботва в полдневный зной. А почему вянет? Потому что он во сне все время видит себя в мантии доктора в портовом городе Брайтон в Туманном Альбионе. Он видит, как все они — доктора — в строю по два кильватерной колонной, в четырехуголках и мантиях, бредут по английскому газону вокруг здания университета, а вокруг трещат кинокамеры и…
— Ладно, — говорит жестокая женщина в брючной паре. — На Ай-Петри сегодня не пойдем. Там, мне кажется, появилась тучка. Витя, махай руками, ногами, головой, ушами и начинай приседания! Раз! И… два! И… три!..
Писать о своих делах нет сил и желания…
Я живу совсем один, не пью, сварил превосходный суп и купил продуктов на 30 рублей — два рюкзака по пуду каждый.
И я действительно читаю ВБШ и пишу ему заумное письмо.
Мой разум радуется и получает наслаждение, когда я читаю ВБШ.
Со мной заключила договор «Звезда» на 10 листов, «Совпис» на 20 листов, я сдал второй вариант сценария, а телеспектакль, в котором должен сниматься Даль и который запретили, вдруг срочно запустили в производство. Это будет дерьмо, а не спектакль, но опять какие-то деньги. И быть может, с такого жиру я просто прилечу к вам в Ялту на три-четыре дня на побывку.
Обнимаю Вас!
Ваш Виктор Конецкий
03.04.1973
Дорогой Вика!
Дело было в начале нашего века в Питере. Весной шел ладожский лед. Шли толстые и белые крупные льдины по Большой Неве мимо старого дворца Бирона и теперешнего дома Пушкина. Смотрел на них Павлов. Шел лед по Финскому заливу мимо обкуренного, обкусанного льдом Чумного форта. Начинались белые ночи. Заря была на небе набекрень. Форт шуршал. Женщина говорила по телефону со стариком. Она считала, что умрет через несколько часов. Перед ней лежал термометр. Читала она «Декамерон». Старик выжил ее из своей лаборатории. Она звонила ему по телефону, чтобы сказать:
— Я остаюсь при своем мнении (о психологии). Но я забыла вам сказать, что
Слушает Павлов.
Потом идет вся история.
Жена еще спит.
Он хочет ехать к женщине.
Она отрезана льдом и водой.
Она говорит как бы с того света.
Павлов говорит о Тургеневе, о молодости, которая прошла, и о себе, о любви к науке и весне. Он дает ей советы. Если бы не его дурной характер, она бы не ушла из лаборатории в Чумной форт…
Всего хорошего, дорогой. Не пейте.
Пить бесполезно. Не бесполезно только вдохновение. Надо охотиться на тюленей вплавь. Не верьте слезам. Они ничего не значат. Пишите радостно… [29]
Виктор Шкловский
1973
29
Речь идет о попытке написать рассказ вместе с В. Б. Шкловским. Кое-что В. Конецкий использовал потом в рассказе «Чертовщина» (1974).
Дорогие С. Г. и В. Б.!
Так как все помещики — люди серые, а серые люди газет не читают, то посылаю вырезки из «Лит. России» с доставкой на дом.
Топить из себя сало разрешаю, но дров у помещиков на это дело не хватит. Лучше всего — сварить из меня столярный клей и этим клеем клеить шкаф для иностранных книг ВБШ.
Я веду жизнь рыбы, которая бьется об айсберг.
Меня пригласили в Новосибирский академгородок академики — а помещиков Шкловских нет!!!!!! Я туда полечу, чтобы прочитать доклад «Проблема дилетантского интереса к науке у писателя-прозаика и способы его борьбы с этим интересом в век научно-технической революции». Эту длинную фразу мне пришлось отправить академикам вчера по телефону. Воображаю, в каком виде она до них дойдет!..
Еще одно клянчество: когда фрицы пришлют «О несходстве схожего в искусстве», то напишите переводчику ВБШ требование выслать из ФРГ и мою книгу. Она вышла в Мюнхене в прошлом году, но до меня не доехала. Название неизвестно.
У меня дома очень красиво!
У меня дома все красивее, чем в вашей усадьбе!
У меня вкус тоньше и толще, чем у С. Г.!
Мне академики лижут пятки!
Я скоро сам буду академиком!
Для меня уже начали высекать Александрийский столб!
Не чихайте!
И будьте счастливы!
Ваш гений (добрый).
В. К.
13.02.74
Дорогой Капитан!
Даже вода устает течь. Киты устают давать ворвань и перестают рожать. Устают стальные корабли. Они прежде всех.
Капитаны, которые шаркают вокруг земного шара — как платяные щетки, — устают.
Устает и печень от алкоголя.
Пора-пора, покоя сердце просит.
У нас тут помер один украинский писатель. Приехал с женой. Жена его ждала к обеду. Он, кстати, вызвал дочь из Киева. Умер перед обедом. Не успев прославиться. Живет сейчас и другой писатель, знаменитый. Пьет. Падает на не мягкие каменные лестницы. Опять пьет. Сейчас увезли в больницу. Печень.